Правы те киноведы и – простые зрители, которые утверждают, что Сергей Соловьёв мог бы снять лишь «Сто дней после детства» (1975) и больше ничего уже не делать, ибо этот фильм гениален. В принципе, сюжет банально-обыденный – резко взрослеющие подростки, летний лагерь, первая любовь – как солнечный удар. Обычные советские пионеры, которые вот-вот станут комсомольцами (в ряды ВЛКСМ вступали, начиная с 14 лет). Но обычные ли? И о любви ли этот фильм? Юношеское томление – это фон, декорация для связи с реальностью.
Это фильм, главную роль в котором играет сам антураж, тогда как персонажи – это статисты и даже Лена Ерголина в исполнении юной Татьяны Друбич – это часть декорации. Для такой фабулы можно было бы выбрать простой пионерлагерь – с двухэтажными корпусами и мозаичными панно «Салют, пионерия!», с побудками-зарядками, рисованием стенгазеты и подготовкой к «Зарнице». И – всё. Магия темы испарилась бы. А тут – классическое поместье с театральной залой, дивный пруд, полумистические развалины – бывший парадный въезд.
И – любительский спектакль – «Маскарад», вещь сложная и жестокая, как и всё, что писал Михаил Лермонтов. И еще – беседы о Джоконде, пионервожатый-скульптор (а не скучающий доцент педвуза, решивший подзаработать) и, наконец, музыка Исаака Шварца с его изысканной грустью – в том же году вышел ещё один фильм с его мелодиями – «Звезда пленительного счастья» (1975). Я не случайно упоминаю эту киноисторию о красивых декабристах, которым противостоял не менее шикарный царь Николай I, а парижская модистка неслась в Сибирь, дабы разделить судьбу русского аристократа… О, нет.
Это были гуманитарные-семидесятые! Декабризм — наше всё. Модно быть реставратором, поэтом и художником, иметь дворянские корни, заигрывать с белогвардейской эстетикой, покупать прижизненные издания Блока, рассуждать о Черубине де Габриак. Хранить подшивку «Нивы» за 1913 год. Быть беспартийным и вне системы. Жить в том же измерении, что альтист Данилов, а лучше – сразу Мастер с Маргаритой. Увлекаться музыкой галантного века – и барды Никитины прочувствованно пели: «Под музыку Вивальди, под вьюгу за окном…» Предлагали печалиться.
Длинноволосые юноши и девушки – нечто среднее между «ихними» хиппи и «тутошними» разночинцами утраивали концерты-квартирники и разные посиделки. Там разговор об «Андрее Рублёве» Тарковского перетекал в споры о проторенессансе и трёп о Deep Purple или — о культовом диске «По волне моей памяти», где Давид Тухманов создал песни на стихи Волошина, Бодлера, Сафо и вагантов. Если вернуться к «Ста дням после детства», мы наблюдаем ровно то же – дети играют в «новое дворянство» и на сцене театра, и в своей повседневной жизни.
Это и был тот самый развитой социализм – из унылых передовиц, но не скучный в своих проявлениях. Стабильность, помноженная на размеренный стиль бытия – с ощущением вечности и бесконечного лета, с очаровательными девочками, знающими французский язык; с муками счастья; с умными книгами и древним фортепиано средь зелени; с энциклопедией Брокгауза и Эфрона из библиотеки смотрительницы поместья (которая и тогда уже считывалась, как бывшая владелица, приставленная когда-то большевиками охранять народное достояние).
Кстати, мы не знаем, что за место нам показали. Хранительница говорит, что усадебный театр расписывал «итальянский художник… болгарского происхождения», живший в XVIII веке в России. Что? А такой был? Примерно такая же реальность в повестях Владислава Крапивина – в его Мире Великого Кристалла, где множественные миры иногда соединяются единым замыслом. Вот там возможен и такой мастер, и – такая странно-заброшенная и при том обжитая усадьба. И все эти волшебные фонарики над парком, где пионеры играют в кавалеров…
