Дубовая дверь сталинской высотки нависала над ней, как могильная плита, обитая дерматином и украшенная массивными бронзовыми цифрами.
Марина переминалась с ноги на ногу, чувствуя, как ледяной сквозняк, гуляющий по подъезду, пробирается сквозь тонкие подошвы дешевых ботинок. Пальцы ног давно онемели, но уходить она не собиралась.
Она крепче прижала к груди картонную коробку, перевязанную пластиковой лентой. Торт «Чародейка» стоил половину её месячной стипендии, но Игорь сказал, что его мама признает только бисквитное тесто и шоколадную глазурь. Марине до дрожи хотелось понравиться, стать своей, перестать чувствовать себя чужой в этом огромном, сверкающем огнями городе.
За дверью послышались тяжелые, шаркающие шаги, затем лязгнул замок — один оборот, второй, третий. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы хозяйка могла оценить гостя, но не настолько, чтобы гость мог переступить порог.
Галина Сергеевна стояла в проеме, кутаясь в стеганый шелковый халат с вышитыми драконами, словно китайская императрица в изгнании. На ногах — бархатные тапочки, на голове — безупречная, сложная укладка, будто она собиралась в Большой театр, а не открывать дверь курьеру. Она окинула Марину взглядом — медленным, сканирующим, от мокрых носов ботинок до аляповатой вязаной шапки.
— Здравствуйте… я Марина… — голос предательски дрогнул и сорвался на сип. — Я к Игорю. Мы договаривались на семь.
Галина Сергеевна не сдвинулась с места ни на сантиметр. Она стояла в дверном проеме как монумент, преграждающий путь варварам в храм цивилизации. Из глубины квартиры доносились звуки работающего телевизора и звон посуды.
— Игорь отдыхает, — произнесла она низким, грудным голосом, в котором звенел металл. — Он готовится к экзаменам в аспирантуру, у него сложный период. Ему сейчас, мягко говоря, не до гостей.
Марина растерянно моргнула, чувствуя, как жар приливает к щекам.
— Но он сам позвал… Сказал, что вы ждете к чаю… Я вот торт принесла.
Она протянула коробку вперед, как мирный договор. Галина Сергеевна брезгливо поморщилась, словно ей под нос сунули грязную тряпку, а не свежую выпечку.
— Деточка, — она произнесла это слово так, что оно прозвучало как пощечина. — У нас в доме не едят магазинные суррогаты с маргарином. Мы предпочитаем домашнюю выпечку или индивидуальные заказы из «Праги». Мой сын — будущий дипломат, элита. У нас, знаешь ли, определенный уровень: фамильный фарфор, французский язык за ужином, манеры.
В глубине квартиры, в полумраке коридора, мелькнула знакомая тень в клетчатой рубашке. Марина узнала Игоря. Он стоял там, прижавшись плечом к стене, и наблюдал. Он всё видел, всё слышал. И он молчал, боясь выйти и заступиться.
— А ты… — Галина Сергеевна махнула рукой с тяжелыми золотыми перстнями в сторону Марининого пуховика. — Посмотри на себя. Сапоги в грязи, куртка с вещевого рынка. Ты правда думаешь, что ты пара моему сыну? Ты нам не ровня, нищенка.
Она сделала резкое, короткое движение рукой, и коробка выскользнула из онемевших пальцев Марины. Картон с глухим шлепком ударился о грязный кафель подъездного пола. Пластиковая крышка съехала, обнажив смятый, изуродованный шоколадный бок «Чародейки».
— Иди, ищи себе пару в своем кругу, — отчеканила Галина Сергеевна, глядя поверх головы девушки. — Где-нибудь в общежитии для приезжих или в ПТУ. Здесь тебе ловить нечего.
Дверь захлопнулась с тяжелым, окончательным звуком. Щелкнул замок, отрезая свет, тепло и надежду. Марина осталась стоять в полумраке, глядя на размазанный по полу крем. Ногти так сильно впились в ладони, что стало больно, но она не заплакала. Только поняла, что Игорь так и не выйдет.
Двадцать лет — это срок, за который успевает вырасти новое поколение, а старое — забыть свои грехи. Время стерло запах дешевого подъезда, заменив его ароматами свежесваренного кофе и дорогого средства для ухода за деревом.
Марина Павловна сидела в своем кабинете на первом этаже загородного дома. Огромные панорамные окна выходили на безупречно спроектированную альпийскую горку — её гордость и визитную карточку. Ландшафтный дизайн давно перестал быть для неё просто работой, превратившись в искусство, за которое очень хорошо платили.
Она сделала глоток из тонкой чашки и посмотрела на часы на экране планшета.
Агентство обещало прислать новую кандидатку в экономки с «безупречными рекомендациями и опытом работы в интеллигентных семьях». Предыдущая помощница сбежала через месяц, не выдержав требований Марины к идеальной, стерильной чистоте.
В прихожей деликатно звякнул колокольчик.
— Марина Павловна, к вам кандидат от агентства! — крикнула с первого этажа секретарь.
Марина неспешно спустилась вниз. В просторном, залитом светом холле стояла женщина. Неопределенного возраста — то ли шестьдесят, то ли семьдесят. В сером, безнадежно устаревшем, но аккуратно отутюженном твидовом костюме. В руках она сжимала потертую кожаную сумочку, ручки которой были заботливо обмотаны шелковым платком, чтобы скрыть трещины времени.
Марина замерла на середине лестницы, чувствуя, как сердце пропускает удар.
Взгляд. Тот самый взгляд. Оценивающий, сканирующий, ищущий изъяны. Только теперь он смотрел не сверху вниз, а снизу вверх.
Это была она. Галина Сергеевна.
Годы не пощадили её «фарфоровое» лицо. Глубокие морщины прорезали лоб, шея дрябло обвисла, а безупречная укладка сменилась жидким пучком седых волос. Но осанка осталась прежней — неестественно прямой, словно она проглотила лом.
Она не узнала Марину. Конечно, не узнала. Двадцать лет назад перед ней стояла забитая студентка в китайском пуховике. Сейчас — уверенная в себе женщина в кашемировом костюме, который стоил дороже, чем все имущество Галины Сергеевны.
— Добрый день, — голос у Галины Сергеевны дрожал, былой дикторской уверенности не осталось, но интонации остались прежними — претенциозными. — Я от агентства «Уютный дом». Меня зовут Галина Сергеевна.
Марина медленно спустилась по ступеням, каждый шаг давался с трудом, словно она шла под водой.
— Добрый день. Проходите в гостиную. Присаживайтесь.
Галина Сергеевна суетливо, но с достоинством сняла уличные туфли, достала из сумочки свои сменные тапочки — простые, войлочные, но с какой-то нелепой вышивкой. Она прошла в гостиную, боязливо, но критически оглядываясь по сторонам, словно оценивая стоимость интерьера и проверяя наличие пыли.
— У меня колоссальный опыт, — начала она, присаживаясь на самый краешек кожаного дивана. — Я работала у генерала Соболева, потом у семьи банкиров… Я знаю, как обращаться с дорогими вещами, антиквариатом, картинами. Я, знаете ли, сама из очень хорошей семьи. У нас всегда был антиквариат, столовое серебро… Жизнь просто так сложилась… трагически.
Она театрально вздохнула, ожидая расспросов.
— Что именно случилось? — сухо спросила Марина, рассматривая свои идеально ухоженные руки.
— Сын… — Галина Сергеевна поджала губы, и это движение болезненно напомнило Марине тот день у двери. — Игорь. Он был таким талантливым, блестящим! Аспирантура, языки… А потом связался не с теми людьми. Вложил деньги в какой-то бизнес-проект, а это оказалась пирамида. Квартиру нашу на Кутузовском заложил… И всё. Прогорели. Теперь мы снимаем в Бирюлево. А он… он ищет себя. У него тонкая душевная организация, он не может работать на дядю.
Марина с трудом сдержала злую усмешку. «Дипломат» Игорь, который побоялся выйти к своей девушке, в итоге профукал материнскую квартиру и сидит у нее на шее. Какая злая, но безупречная ирония судьбы.
— Сочувствую, — солгала Марина. — Работа у нас объемная. Дом большой, триста квадратов. Уборка, стирка, деликатный уход за гардеробом. Справитесь? Возраст все-таки.
Галина Сергеевна выпрямила спину, пытаясь вернуть себе остатки былого величия. В её глазах мелькнула обида.
— Милочка… простите, Марина Павловна. Я старой закалки. Я умею создавать атмосферу дома, а не просто махать тряпкой. У меня врожденное чувство стиля. Я сразу вижу, если вещь лежит не на своем месте или диссонирует с интерьером.
«О да, — подумала Марина. — Ты отлично видишь, кто здесь не на своем месте».
— Хорошо. Испытательный срок — один день. Оплата по факту вечером. Начните с гостевого санузла и библиотеки. Инвентарь вам покажет помощница.
Марина не могла заставить себя работать. Она сидела в кабинете и, словно завороженная, смотрела на экран планшета, куда выводилось изображение с камер наблюдения. Это было странное, почти мазохистское удовольствие — видеть, как призрак из прошлого моет ее полы.
Галина Сергеевна убирала тщательно, но с видом мученицы. Каждое движение шваброй сопровождалось тяжким вздохом, адресованным невидимому зрителю. Она то и дело останавливалась, поправляла корешки книг, переставляла статуэтки, неодобрительно качая головой.
Марина спустилась в библиотеку, якобы за нужной папкой.
Галина Сергеевна стояла у журнального столика и с брезгливым выражением лица рассматривала современную абстрактную скульптуру.
— Знаете, Марина Павловна, — начала она назидательным тоном, не отрываясь от протирания пыли. — Я бы на вашем месте убрала этот ужас. Это же дурновкусие. В приличных домах держат классику. У нас, помню, стояли бронзовые бюсты, еще от прадедушка остались… А это что? Проволока? Ни души, ни эстетики.
Марина взяла папку со стола, стараясь сохранять ледяное спокойствие.
— Мне нравится эта работа. Это известный современный художник.
— Ну что вы, — снисходительно улыбнулась Галина Сергеевна, словно говорила с неразумным ребенком. — Сейчас что угодно назовут искусством, лишь бы деньги выманить у богатых людей. Вкус нужно воспитывать с детства. Вот, например, портьеры у вас… Ткань дорогая, не спорю, но оттенок слишком агрессивный. Я бы выбрала благородный беж или оливковый. Это придает статус и покой.
Она говорила это женщине, чьи дизайнерские проекты публиковали в международных журналах.
— Вы здесь, чтобы убирать пыль, а не давать советы по искусствоведению, — спокойно, но жестко отрезала Марина.
Галина Сергеевна поджала губы. На секунду в её глазах мелькнуло то самое, знакомое до боли выражение — презрительное, уничтожающее. Но она тут же спрятала его за маской покорности наемного работника.
— Конечно-конечно. Просто обидно… Столько средств вложено, а души в доме нет. Холодно у вас как-то, неуютно. Не чувствуется руки хозяйки.
Она продолжила натирать полиролью безупречный дубовый стол, бормоча себе под нос:
— Вот Игорь мой, он всегда ценил истинный уют. У него аристократическая натура. Ему просто фатально не повезло с женщинами. Сначала одна ушлая девица, потом другая… Все только денег от него хотели, на квартиру нашу зарились. Никто не понимал его тонкой души. Я ему всегда твердила: «Игорь, сынок, ищи ровню!». А он… слишком добрый был.
Марина сжала папку так, что картон слегка хрустнул.
— Ровню? — переспросила она, чувствуя, как внутри закипает холодная злость.
— Разумеется! — оживилась Галина Сергеевна, почувствовав благодарного слушателя. — Брак должен быть союзом равных. Воспитание, корни, круг общения…
А то наберут, знаете ли, лимиту из провинции. Они же как пиявки, эти девочки. Им лишь бы зацепиться за московскую прописку, родить побыстрее. У них ни вкуса, ни манер, ни образования. Чавкают за столом, одеваются как попугаи…
Марина смотрела на неё и видела не несчастную женщину, потерявшую всё, а того же самого монстра, который двадцать лет назад захлопнул перед ней дверь. Ничего не изменилось. Жизнь ударила её лицом об асфальт, протащила по дну, но она продолжала считать себя выше всех, кто идет по этому асфальту.
— Вы закончили с библиотекой? — резко прервала её Марина.
— Почти. Только вот… — Галина Сергеевна замялась, ее взгляд забегал. — У вас там в вазочке конфеты лежали, шоколадные, ручной работы. Я одну взяла, попробовать. У меня сахар упал, голова закружилась. Вы же не против? У вас их там целая гора.
Это было так мелочно, так жалко и одновременно так нагло. Съесть хозяйские конфеты без спроса, потому что «я из хорошей семьи, мне положено», а эти богачи не обеднеют.
— Не против, — глухо сказала Марина. — Доедайте.
Вечер опустился на поселок синими сумерками. Галина Сергеевна закончила уборку и стояла в прихожей, переминаясь с ноги на ногу. Она выглядела измотанной, но довольной собой. Твидовый пиджак помялся, лицо блестело от пота.
Марина вышла к ней, держа в руках плотный конверт. Сумма там лежала в полтора раза больше, чем они договаривались. Марина всегда платила щедро, даже если работа ей не нравилась — это был её личный принцип, её способ чувствовать себя выше обстоятельств.
— Вот, возьмите, — она протянула конверт.
Галина Сергеевна схватила деньги цепкими, узловатыми пальцами, даже не пытаясь скрыть жадности. Тут же бесцеремонно заглянула внутрь, пересчитала купюры быстрым, профессиональным взглядом.
— О, премного благодарна! — её лицо расплылось в заискивающей, слащавой улыбке. — Вы очень щедры, Марина Павловна. Значит, я вам подхожу? Когда мне приходить в следующий раз? Я могу и окна помыть, и шторы в химчистку сдать…
— Никогда, — голос Марины прозвучал ровно, без эмоций, как приговор.
Улыбка медленно сползла с лица Галины Сергеевны, как плохо приклеенные обои.
— Как? Почему? Я что-то сделала не так? Я же старалась… Я же все углы вычистила, даже плинтуса!
— Вы отлично убрали, — кивнула Марина. — Дело не в чистоте.
Она подошла к комоду в прихожей. Там, заранее приготовленная, стояла картонная коробка. Марина взяла её и протянула бывшей свекрови.
— Это вам. Бонус. К чаю для Игоря.
Галина Сергеевна удивленно приняла коробку. На дешевом картоне было написано: «Торт Чародейка». Самый простой, из супермаркета за углом. Тот самый, с растительными сливками и приторной глазурью, который она когда-то назвала «сурагатом».
— Спасибо… — растерянно пробормотала она. — Но я такое не ем… У меня диета…
— Едите, Галина Сергеевна, — жестко сказала Марина, делая шаг вперед. — Теперь вы это едите.
Она подошла ближе, нарушая личное пространство, заставляя женщину вжаться спиной в дверь.
— Вы меня правда не узнали? Посмотрите внимательнее.
Галина Сергеевна заморгала, испуганно глядя на хозяйку. В её глазах плескалось непонимание.
— Простите?.. Мы встречались? В консерватории? У Соболевых?
— В подъезде, — тихо подсказала Марина. — Двадцать лет назад. Вы были в шелковом халате с драконами. А я — в дешевом китайском пуховике и с точно таким же тортом в руках. Вы сказали мне тогда: «Ты нам не ровня, нищенка». И выбили торт у меня из рук прямо на грязный пол.
Глаза Галины Сергеевны округлились, став похожими на две блеклые пуговицы. Она побледнела так стремительно, что пятна румян на щеках стали похожи на клоунский грим. Она начала хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Взгляд заметался по лицу Марины, судорожно выискивая знакомые черты той девочки.
— Ма… Марина? — прохрипела она, прижимая коробку к груди как щит. — Та самая? Из провинции?
— Несостоявшаяся невеста, — поправила Марина. — К моему великому счастью.
Повисла тяжелая, звенящая пауза. Слышно было только, как гудит холодильник на кухне и как сипло дышит пожилая женщина. Руки Галины Сергеевны затряслись, коробка с тортом опасно накренилась.
— Мариночка… — вдруг заскулила она, меняя тон на плаксивый, жалкий. — Кто же знал… Кто же знал, что так жизнь повернется? Я же добра желала! Сыну, себе… Время такое было сложное, лихое. Ты пойми, я же мать! Я хотела для Игоря лучшего. Может… может, мы забудем старое? Игорь сейчас свободен, он был бы так рад тебя увидеть… Он часто тебя вспоминал!
Марина почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Даже сейчас, находясь на самом дне, эта женщина пыталась торговаться. Пыталась продать своего неудачника-сына подороже, использовав старые связи.
— Нет, — Марина решительно открыла входную дверь. В дом ворвался холодный осенний ветер, пахнущий сыростью и прелыми листьями, выдувая затхлый запах старых духов. — Мы ничего не забудем.
Она указала рукой на темный проем выхода. Жест был спокойным, но властным, не допускающим возражений.
— Уходите, Галина Сергеевна. Забирайте деньги, забирайте торт. Вы их честно заработали. Я уважаю любой труд, даже ваш. В этом между нами разница.
— Но может быть… — Галина Сергеевна сделала неуверенный шаг назад, на крыльцо, все еще надеясь на чудо.
— Ты нам не ровня, — тихо, но отчетливо произнесла Марина, возвращая ей её же фразу, как возвращают забытый долг. — Только теперь смысл другой. У меня дома не воруют конфеты. И не унижают людей за то, что они бедно одеты или приехали из другого города.
Она смотрела, как женщина сжалась, ссутулилась, став вдруг маленькой и жалкой старушкой в нелепом костюме. Весь её лоск, вся её надменность осыпались, как старая штукатурка.
— Игорю привет, — добавила Марина, уже берясь за ручку двери. — Скажите, что я ему благодарна. Если бы вы тогда меня пустили, я бы, может, так и осталась той девочкой, которая пытается заслужить любовь дешевым тортом. А благодаря вам я выросла.
Дверь захлопнулась с мягким, дорогим звуком. Марина повернула замок. Щелк.
Она прислонилась лбом к прохладному дереву и глубоко выдохнула, прислушиваясь к себе. Она ждала триумфа, радости, злорадства, но внутри была только тишина. Не было больше ни обиды, ни боли, ни желания что-то доказывать.
Эпилог
Марина прошла на кухню, открыла окно настежь, впуская в дом свежий ночной воздух. Где-то вдалеке шумела трасса, ветер шелестел листвой в саду, который она создала своими руками.
Она достала из шкафа банку с кофейными зернами, открыла её и глубоко вдохнула горький, чистый аромат, перебивающий остатки «Красной Москвы». Призраки прошлого, которыми она пугала себя двадцать лет, на свету оказались просто пылью, которую так легко стереть влажной тряпкой.
