— …ещё немного, подожди, не так быстро…
Тихий, сдавленный смешок и мужской шёпот, донёсшийся из спальни, заставили Аллу замереть в прихожей. Она только что вошла, провернув ключ в замке, ожидая привычного гула телевизора или запаха готовящегося ужина. Но её встретила плотная, вязкая пустота. Никаких звуков, кроме этого воркования за приоткрытой дверью их с Павлом комнаты. Она беззвучно сняла туфли, поставила сумку на пол. Что-то внутри, какой-то древний, животный инстинкт, уже всё понял и похолодел, но разум ещё отказывался складывать два и два. Она медленно, шаг за шагом, подошла к двери и толкнула её.
Спутанные тела на её супружеской кровати. Её муж, Павел, и её младшая сестра, Света. Смятые простыни, которые она сама застелила утром. На полу, рядом с её тапочками, валялось цветастое платье Светы и рабочая рубашка Павла. Они не сразу её заметили. Лишь когда тень упала на кровать, Павел дёрнулся, как от удара тока, и его глаза, встретившись с её, стали круглыми и абсолютно пустыми от ужаса. Света отреагировала иначе. Секундный испуг на её лице сменился чем-то другим. Она не спешила прикрываться. Наоборот, с какой-то хищной, почти животной грацией она села на кровати, откинув назад светлые волосы, и посмотрела на сестру. Взгляд был оценивающим, почти наглым.
Павел, бледный, как мел, начал судорожно натягивать брюки, что-то невнятно бормоча, путаясь в словах и собственных ногах. Он не смотрел на жену. Он смотрел в пол, на ковёр, на ножку кровати — куда угодно, только не на неё. Весь его вид кричал о панике и жалком, трусливом желании провалиться сквозь землю.
И в этот момент Света решила взять ситуацию в свои руки. На её губах заиграла кривая, вызывающая усмешка. Она видела страх своего любовника, видела застывшую фигуру сестры и, очевидно, решила, что лучшая защита — это нападение.
— Так мы же – семья! Ты всегда это мне говоришь! Так что такого, сестрёнка, что я решила попользоваться твоим мужем? Не всё же тебе одной должно доставаться!
Алла не дрогнула. Ни один мускул не шевельнулся на её лице. Она словно не услышала этого наглого выпада. Она просто смотрела на них — на свою сестру, полуголую и торжествующую, и на своего мужа, превратившегося в дрожащую бесформенную массу. Затем, так же медленно и беззвучно, она развернулась и вышла из комнаты. Её спокойствие было куда страшнее любого крика.
В коридоре, у самой двери, стояли вещи Светы — кричаще-розовый чемодан на колёсиках и объёмная спортивная сумка. Света приехала «погостить на недельку». Алла подошла к чемодану, взяла его за ручку и выкатила на лестничную клетку. Затем вернулась за сумкой и поставила её рядом. Она не швырнула их, не пнула. Она просто выставила их за порог, как ненужный мусор.
Света, успевшая накинуть халат, выскочила в коридор следом за ней.
— Ты что делаешь, Аля?! Совсем с ума сошла?
Алла повернулась.
— Вон, — произнесла она одно-единственное слово. Голос был ровным, безэмоциональным, как у робота.
Затем её взгляд переместился на Павла, который наконец-то застегнул ширинку и теперь стоял, прислонившись к косяку, с лицом белым, как полотно. — Бес попутал, Аля… я не знаю, как так вышло… это она…
Алла смотрела на него не с ненавистью и не с болью. Она смотрела на него с холодным, отстранённым любопытством энтомолога, разглядывающего мерзкое, но предсказуемое в своих повадках насекомое.
— Твои вещи будут там же через десять минут.
Она развернулась и пошла на кухню. Павел бросился было за ней, но она, не оборачиваясь, добавила:
— Ключи оставь на тумбочке.
Она вошла на кухню и плотно прикрыла за собой дверь. Не было слышно звона посуды или рыданий. Оттуда не доносилось ни звука. Она просто отрезала их от себя, оставив вдвоём на руинах её жизни, в квартире, которая уже перестала быть для них домом.
Дверь кухни захлопнулась, отрезав их от Аллы глухой, непроницаемой стеной. На лестничной клетке повисла странная, густая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Павла. Розовый чемодан Светы выглядел на грязном бетоне лестницы вульгарным и неуместным, как клоун на похоронах. Павел, словно во сне, протянул руку и коснулся ручки входной двери. Она не поддалась. Он нажал сильнее. Дверь была заперта изнутри на защёлку. Этот простой механический щелчок, который он даже не слышал, прозвучал в его голове громче набата. Он больше не мог войти.
Света стояла, скрестив руки на груди своего наспех накинутого халата. Её вызывающая ухмылка давно сползла с лица, оставив после себя брезгливую, злую гримасу. Она смотрела не на дверь, а на Павла, на его трясущиеся руки, на его растерянное, потное лицо. Она ожидала чего угодно: яростного стука в дверь, криков, решительных действий. Но он просто стоял и смотрел на латунную ручку, будто она была ответом на все его вопросы.
— Ну и чего мы стоим? — её голос был резким и скрипучим, как несмазанная петля. — Ждём, пока она нам чаю вынесет?
Павел медленно повернул к ней голову. Его взгляд был мутным, несфокусированным.
— Она… она сейчас остынет. Посидит и откроет. Аля не такая, она отходчивая.
Света издала короткий, ядовитый смешок.
— Отходчивая? Ты серьезно? Ты, видимо, совсем не знаешь мою сестру. Если она закрыла дверь, то это всё. Это бетонная стена, Паша. Поздравляю, ты только что с разбегу в неё врезался.
В этот момент в замке снова щёлкнуло, и дверь приоткрылась ровно на ширину, чтобы вытолкнуть наружу два больших чёрных мешка для мусора. Один из них с глухим стуком ударился о чемодан Светы. Дверь тут же захлопнулась, и снова щёлкнула защёлка. В мешках было что-то мягкое, бесформенное. Из горловины одного торчал рукав знакомой серой толстовки Павла.
Это было хуже, чем крик. Хуже, чем скандал. Это было методичное, безличное избавление от хлама. Павел смотрел на эти мешки, и до него начало доходить. Не умом, а каким-то внутренним, животным чутьём. Это не временная ссора. Это конец. Его жизнь, аккуратно сложенная в шкафах и на полках, теперь лежала у его ног в мусорных пакетах.
— Ты же мужик, Павел! Или нет? — зашипела Света, её терпение лопнуло окончательно. Она ткнула пальцем в сторону двери. — Сделай что-нибудь! Выбей эту дверь! Скажи ей!
— Что сказать? — пробормотал он, опускаясь на корточки и растерянно трогая чёрный пластик мешка. — Что сказать, Света?
— Да что угодно! Что ты любишь меня, что ты выбрал меня! Что она сама виновата, со своей вечной правильностью! — она говорила быстро, её голос срывался на шёпот от злости. Она пыталась вложить в него свой собственный сценарий, свою собственную правду, но он не слушал.
Он поднял на неё глаза, и впервые за весь вечер в них появилось осмысленное выражение. Не страх, а тупая, тяжёлая обида.
— Это ты всё затеяла… Я же говорил, не надо…
— Что?! — ахнула Света. — Я затеяла? А ты, значит, невинная овечка, которую я силой затащила в постель? Ты же сам мне говорил, как тебе всё надоело, как Аля тебя не понимает!
Их перепалку прервал скрип соседской двери. На площадку выглянула пожилая женщина в бигуди. Она смерила их презрительным взглядом — полуодетую девицу, мужчину на корточках возле мусорных мешков, вульгарный розовый чемодан — и, ничего не сказав, с шумом захлопнула дверь. Унижение стало физически ощутимым, как пощёчина.
Павел медленно поднялся. Он взял один мешок в одну руку, другой — в другую. Света, поджав губы, схватила свой чемодан и сумку. Они молча пошли вниз по лестнице. Их шаги гулко отдавались в тишине подъезда. Они вышли на улицу. Холодный ноябрьский воздух ударил в лицо. Они стояли на тротуаре под тусклым светом фонаря. Победители. Он — с двумя мешками мусора вместо жизни. Она — с розовым чемоданом и мужчиной, который смотрел на неё так, будто она была причиной всех его бед. Её триумф обернулся дешёвым и жалким фарсом.
Три недели спустя их совместная жизнь напоминала затянувшийся скверный анекдот. Они ютились в крошечной однокомнатной квартире на окраине города, которую Света нашла через знакомых знакомых. В воздухе стоял вязкий запах старых обоев, сырости и чего-то кислого. Их «победа» пахла именно так. Первоначальный адреналиновый угар от запретного поступка испарился без следа, оставив после себя лишь липкий, серый осадок быта, к которому оба оказались совершенно не готовы.
Павел большую часть времени молчал. Он сидел на продавленном диване, который служил им и столом, и кроватью, и смотрел в одну точку на стене с выцветшим цветочным узором. Он превратился из уверенного в себе мужчины, хозяина дома, в тень, в бессловесное существо, чей мир съёжился до размеров этой затхлой комнаты. Он ел то, что готовила Света, не комментируя. Спал, отвернувшись к стене. Он механически существовал, но не жил. Его настоящая жизнь осталась там, за закрытой дверью квартиры, в которой теперь пахло, наверное, чистотой и чем-то другим. Свободой.
Света, напротив, была полна едкой, дёрганой энергии. Она хлопотала, пыталась создать видимость уюта, но каждый её жест был пропитан раздражением. Она злилась на Павла за его апатию, на квартиру за её убогость, на себя за то, что картинка в её голове так разительно отличалась от реальности. Она отвоевала мужчину, но получила лишь его безвольную оболочку.
Сегодняшний вечер начался, как и все предыдущие. Света поставила на стол две тарелки с комковатой гречневой кашей и сосисками.
— Ешь, остынет.
Павел вяло поковырял вилкой в тарелке.
— Аля всегда в гречку лук жареный добавляла… и грибы.
Света замерла с вилкой на полпути ко рту. Она медленно опустила её на стол.
— Что ты сказал?
— Ничего. Просто вспомнил, — его голос был тихим, почти безразличным. Но в этом безразличии было больше яда, чем в любом крике.
— Опять ты за своё! — взорвалась Света. — Опять Аля то, Аля сё! Тебе не нравится, как я готовлю? Так шёл бы в ресторан! Ах, да, у тебя же теперь нет на это денег! Ты всё оставил своей святой Але!
Павел даже не поднял головы.
— Она не святая. Она просто умела делать так, чтобы дома было… по-другому.
— По-другому? Этого ты хотел, Паша? «По-другому»? Ты лежал в моей постели и шептал, как тебе всё надоело, как тебе скучно с этой правильностью! Ты получил то, что хотел! Вот оно, твоё «по-другому»! Жри!
Она с силой толкнула его тарелку. Каша выплеснулась на засаленную скатерть. Павел медленно поднял на неё глаза. В них не было злости. Только бесконечная, тупая усталость. Он молча встал из-за стола, взял с дивана свой телефон и отошёл к окну.
Света наблюдала за ним, тяжело дыша. Её трясло от бессильной ярости. Она видела, как он, отвернувшись, что-то быстро печатает на экране. Она знала, кому он пишет. Он уже делал так несколько раз за последнюю неделю. Короткие, жалкие сообщения, на которые никогда не было ответа. «Аля, давай поговорим». «Я всё объясню». «Прости меня».
Она подошла к нему сзади и заглянула через плечо. На экране светилось новое сообщение, готовое к отправке: «Алечка, я был таким идиотом. Можно я просто вернусь?»
В этот момент Света поняла всё. Она была не призом. Она была ошибкой. Инструментом, который использовали и теперь хотели выбросить. Она была просто способом Павла устроить себе небольшое приключение, которое вышло из-под контроля. Она не победила сестру. Она просто помогла этому слабому, никчёмному мужчине разрушить собственную жизнь. И теперь он пытался склеить обломки без неё.
— Ты пишешь ей? — её голос прозвучал тихо и смертельно спокойно.
Павел вздрогнул и торопливо заблокировал экран, словно его поймали на чём-то постыдном.
— Это не твоё дело.
Света усмехнулась. Но это была не та усмешка, что в спальне у сестры. Это была усмешка человека, которому больше нечего терять.
— Ах, вот как. Уже не моё. Значит, когда ты лежал со мной в её кровати — это было наше общее дело. А теперь, когда ты ползёшь к ней на коленях, — это уже не моё. Понятно.
Они решились на этот шаг от безысходности, как загнанные в угол звери, готовые на последний, безумный бросок. Идти было некуда. Их совместное существование в затхлой комнате превратилось в медленную пытку взаимным презрением. Павел верил, что одно последнее, искреннее извинение сможет растопить лёд. Света, с другой стороны, не собиралась извиняться. Она шла на войну, чтобы выплеснуть всю свою желчь и доказать, что её сестра — не безгрешная мученица, а холодная и жестокая эгоистка.
Звонок в дверь прозвучал резко и требовательно. Они стояли на лестничной клетке, как два заговорщика перед решающей вылазкой, плечом к плечу, объединённые лишь общей катастрофой. Прошла минута, показавшаяся вечностью. Затем дверь открылась.
На пороге стояла Алла. Она была в простых домашних джинсах и серой футболке, с волосами, собранными в небрежный пучок. На её лице не было ни злости, ни удивления, ни боли. Только спокойная, отстранённая усталость, как у человека, которого разбудили посреди ночи из-за какой-то нелепой чепухи. Она не произнесла ни слова, просто смотрела на них, прислонившись плечом к дверному косяку. Она не собиралась впускать их внутрь.
Павел шагнул вперёд. Его лицо было помятым, глаза красными. Он отрепетировал эту речь в голове сотню раз.
— Аля… Алечка, я… Мы должны поговорить. Я знаю, я поступил как последняя скотина. Нет мне прощения. Но я не могу без тебя. Всё это… это было ошибкой, страшным сном. Каждый день я просыпаюсь и понимаю, что потерял всё. Твою улыбку, наши ужины, то, как ты…
— Ты думаешь, он сейчас о тебе говорит? — прервала его Света, обращаясь к сестре. Её голос был полон яда. — Он не о тебе скучает. Он скучает по горячей еде и чистым рубашкам! Ты же его вырастила, как комнатное растение! Удобное, послушное. А он захотел немного экзотики, но оказалось, что за ней ухаживать надо!
Она сделала шаг к сестре, её лицо исказилось от злобы.
— А ты что? Стоишь тут, как королева. Святая Алла. Думаешь, ты лучше нас? Думаешь, ты безгрешна? Да от твоей правильности тошнит! Ты холодная, как статуя! С тобой жить невозможно, ты хоть понимаешь это? Он сбежал от твоей идеальности!
Они ждали реакции. Крика, обвинений, чего угодно. Но Алла молчала, переводя взгляд с одного на другого. А потом она заговорила. Её голос был тихим, но каждое слово било точно в цель, безжалостно и выверено.
— Ты не меня любил, Павел. Ты любил удобство, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Ты любил, когда ужин на столе, когда квартира убрана, когда твои вещи постираны и поглажены. Ты любил предсказуемость. Ты не предавал любовь, потому что ты никогда не любил. Ты просто сменил поставщика услуг, но новый оказался не таким качественным. Тебе не нужна я. Тебе нужна обслуга, которая не задаёт вопросов.
Павел открыл рот, чтобы возразить, но не нашёл слов. Она попала в самую суть его мелкой, потребительской натуры.
Затем Алла повернулась к Свете. Её взгляд стал ещё холоднее.
— А ты… Ты всегда была моей бледной копией. Ты хотела не то, что у меня было, а просто быть мной. Ты донашивала мои вещи, красила волосы в тот же цвет, пыталась подражать моим манерам. И в конце концов, ты решила «примерить» моего мужа. Как мою старую кофточку. Только вот, сестрёнка, ты не понимаешь одного. Ты не отбила у меня ничего ценного. Ты просто подобрала то, что я уже собиралась выбросить. Так что носи. Поздравляю с обновкой.
Она выпрямилась, отстраняясь от косяка. Она не дала им шанса ответить. Она просто вынесла им окончательный вердикт.
Унижение было тотальным. Они стояли на лестничной клетке, полностью раздавленные. Её слова сорвали с них все маски, обнажив их жалкую суть. И когда общий враг в лице Аллы исчез, их взаимная ненависть, которую они сдерживали последние недели, прорвалась наружу.
— Это ты во всём виновата! — первым зашипел Павел, поворачиваясь к Свете. Его лицо было багровым от стыда и злости. — Ты мне жизнь сломала! Влезла, всё разрушила!
— Я?! — взвизгнула Света, её голос сорвался на фальцет. — Да ты сам приполз ко мне, ныл, как тебе плохо живётся со своей святошей! Думал, я тебя осчастливлю, ничтожество? Ты сам свой выбор сделал, слабак! Только ты не способен отвечать за свои поступки!
Алла, не оборачиваясь, шагнула за порог. Дверь закрылась с мягким, но окончательным щелчком. Поворот ключа в замке прозвучал на фоне их нарастающей ругани как эпитафия. Там, на лестничной клетке, двое людей, связанных предательством, теперь яростно пожирали друг друга, выплёскивая всю грязь и обиду. А за дверью, в своей тихой, очищенной от них квартире, стояла Алла. И впервые за много лет она дышала по-настоящему свободно…
