— Ирин, слушай, я хотел поговорить…
Ирина опустила книгу на колени, но палец оставила на строчке, где остановилась. Привычка. Она подняла глаза на мужа. Андрей не сел рядом, как делал обычно. Он стоял посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу, и этот его неуклюжий танец сразу выдавал — разговор будет неприятным. Он избегал её взгляда, изучая рисунок на паркете, словно пытался прочесть там заранее заготовленный текст. Вечер перестал быть томным. Тёплый свет торшера, ещё минуту назад создававший уют, теперь казался резким, операционным, выхватывающим каждую деталь его нервозности.
— Я слушаю, Андрей. Что-то случилось?
— Нет-нет, всё в порядке, — он наконец заставил себя посмотреть на неё, но тут же отвёл глаза в сторону. — Понимаешь… тут родители… мы говорили на днях. О нас, о будущем. О том, как важно, чтобы в семье было полное, абсолютное доверие. Чтобы всё было по-настоящему общее. Как фундамент.
Он говорил обрывками, подбирая слова с таким трудом, будто тащил их из глубокого колодца. Ирина молчала, давая ему возможность вытащить на свет всё, что он там прятал. Она уже чувствовала, куда он клонит. Этот вкрадчивый тон, эти отсылки к родителям — всё это было прелюдией к чему-то давно подготовленному, но неудобному для исполнителя.
— И они считают… да и я, в общем-то, согласен, что было бы правильно… символично, понимаешь? — он сделал глубокий вдох, как перед прыжком в холодную воду. — Может, перепишем твою квартиру на меня? Ну… чтобы всё было по-настояшему общее. Чтобы они видели, что у нас всё серьёзно. Что мы — единое целое.
Он выпалил это и замолчал, ожидая реакции. Взрывной, гневной, обиженной — любой. Но Ирина не пошевелилась. Она просто смотрела на него. Долго. Спокойно, почти с врачебным любопытством. Она видела перед собой не мужа, а плохого актёра, произносящего чужой, дурно написанный текст.
— Общее — это когда у каждого есть доля, — произнесла она наконец, и её голос прозвучал в наступившей тишине неожиданно твёрдо. — А ты предлагаешь, чтобы всё стало твоим. Я правильно поняла твой «символический» жест?
Андрей дёрнулся, словно его укололи.
— Да что ты такое говоришь? Какое «твоим»? Нашим! Мы же семья. Ты что, мне не доверяешь?
— Доверие — это когда не просят поставить подпись под документом, который лишает тебя единственного жилья, Андрей. Это не мои слова. «Крепость семьи», «фундамент доверия»… Это лексикон твоей мамы. Ты так не говоришь. Так что давай начистоту. Это она придумала?
Он покраснел. Густые, некрасивые пятна пошли по шее. Попалась. Она ткнула пальцем точно в центр этой нехитрой схемы. Его молчание было красноречивее любого ответа. Он просто стоял, пойманный с поличным, и его растерянность быстро сменялась упрямым раздражением.
— А что плохого в том, чтобы прислушаться к родителям? Они старше, опытнее. Они хотят, чтобы у нас всё было крепко! А ты сразу видишь какой-то подвох.
Ирина медленно закрыла книгу. Закладка больше не понадобится. Вечер был окончательно испорчен, как и многое другое, что теперь стало очевидным.
— Подвох я вижу в том, что твои опытные родители предлагают укрепить вашу семью за счёт моей недвижимости. Моей, Андрей. Она была моей до тебя и останется моей. Передай им, что их гениальный план не сработал. Разговор окончен.
Следующий день прошёл в густом, как кисель, молчании. Андрей демонстративно не замечал её, утыкаясь то в телефон, то в телевизор, создавая вокруг себя кокон из обиды и молчаливого укора. Он ждал. Ждал, что она сломается, подойдёт, начнёт оправдываться. Ирина же методично занималась домашними делами, и это её спокойствие, эта выверенная точность движений бесила его гораздо больше, чем крики и упрёки. Она знала, что первый акт был лишь разведкой боем. И не ошиблась. Вечером, когда она готовила ужин на кухне, её телефон, лежавший на столешнице, зазвонил. На экране высветилось: «Светлана Павловна». Ирина посмотрела на Андрея, который сидел в гостиной, делая вид, что увлечён новостями. Он не обернулся, но она увидела, как напряглась его спина. Он знал. Это был второй акт их семейной пьесы.
Ирина провела пальцем по экрану и включила громкую связь.
— Ирочка, деточка, здравствуй! Не отвлекаю? — голос свекрови сочился мёдом, в котором, как знала Ирина, всегда пряталась ложка дёгтя.
— Добрый вечер, Светлана Павловна. Нет, не отвлекаете.
— Как вы там? Что-то Андрюша звонил сегодня, голос у него такой расстроенный. Я сразу поняла — что-то у вас не так. Материнское сердце, его не обманешь.
Ирина молча резала овощи. Нож стучал по доске ровно и методично. Она не собиралась помогать свекрови переходить к сути. Пусть сама пробирается через эти лицемерные заросли.
— Он мне рассказал про ваш вчерашний разговор, — после небольшой паузы продолжила Светлана Павловна, и мёд в её голосе начал ощутимо киснуть. — Я, если честно, даже не нашлась, что ему ответить. Ирочка, мы же тебя приняли как родную дочь. Мы желаем вам только добра. Чтобы семья у вас была настоящая, крепкая. А ты… ты так реагируешь.
Нож остановился. Ирина вытерла руки и опёрлась о столешницу.
— Как «так», Светлана Павловна?
— Ну… враждебно. Будто мы враги тебе. Будто мы хотим у тебя что-то отнять. А ведь речь о простом символе. В наше время жена всегда шла за мужем, всё было общим, всё в один котёл. И никто не думал, кто там на кого что переписывает. Потому что доверяли. Получается, ты нашему мальчику совсем не веришь? Считаешь, что он может тебя обмануть, на улице оставить?
Это была классическая атака: вызвать чувство вины, выставить её недоверчивой эгоисткой, а себя и сына — оскорблённой добродетелью. Ирина посмотрела в сторону гостиной. Андрей сидел, вжавшись в диван, и неотрывно смотрел в тёмный экран телевизора, который уже давно выключил. Он слушал. Он был соучастником.
— Светлана Павловна, доверие — это когда его не требуют подкрепить нотариально, лишая человека его собственности. А «общий котёл» — это когда оба в него что-то кладут. Андрей пришёл жить ко мне, в мою квартиру. Это мой вклад. А какой вклад предлагает он, кроме идеи переписать моё имущество на себя?
На том конце провода повисла пауза. Свекровь явно не ожидала такой холодной, почти юридической формулировки. Она привыкла к эмоциям, на которых можно было играть.
— Ты сейчас говоришь как… как чужой человек, Ира. Как риелтор. Речь же не о квадратных метрах, а об отношениях! О том, чтобы муж чувствовал себя хозяином в доме, главой семьи. А как он может себя так чувствовать, если он, по сути, живёт у жены на птичьих правах? Это унизительно для мужчины! Мы о его достоинстве печёмся, о будущем вашей семьи, а ты всё деньгами меряешь.
— Моё достоинство, значит, можно не учитывать? — спокойно парировала Ирина. — То, что я должна отдать результат труда моих родителей и моего собственного в качестве залога «доверия», — это нормально?
Свекровь тяжело вздохнула в трубку. Её терпение было на исходе.
— Ну, смотри сама, Ирочка. Семью на недоверии не построишь. Хорошая жена думает не о своих метрах, а о муже и о будущем детей. Видимо, мы тебя плохому научили.
— Вы меня ничему не учили, Светлана Павловна, — отрезала Ирина, выключая громкую связь и поднося телефон к уху. — Всего доброго.
Она нажала отбой. На кухне снова стало тихо, если не считать гудения холодильника. Она посмотрела на Андрея. Он так и не пошевелился. Не встал, не подошёл, не сказал ни слова — ни в её защиту, ни в свою. Он просто сидел и молчал. И это его молчание было громче и страшнее всех слов его матери. Оно означало полное и безоговорочное согласие.
Когда она положила телефон на стол, тишина в квартире изменила свою структуру. Она перестала быть вязкой и пассивной; теперь она звенела, натянутая до предела, готовая в любой момент лопнуть. Ирина ждала. Она знала, что теперь, когда его мать потерпела неудачу, ему придётся вступить в игру самому. И он вступил.
Андрей медленно поднялся с дивана. Движение было тяжёлым, будто он отрывал себя от кресла с усилием. Он вошёл на кухню и остановился в дверном проёме, загораживая выход. Его лицо было тёмным, а глаза, обычно мягкие, смотрели на неё с холодной, неприкрытой злостью. Маска любящего мужа была сброшена.
— Ты довольна? — его голос был глухим, лишённым всякой теплоты. — Довела мать. Она же от чистого сердца хотела помочь, а ты её выставила какой-то аферисткой.
Ирина медленно повернулась к нему. Она не повышала голоса, но в её взгляде появился металл.
— Я довела? Андрей, ты серьёзно? Твоя мать позвонила мне, чтобы обработать, продавить там, где не справился ты. Она назвала меня эгоисткой и обвинила в недоверии, потому что я не хочу отдавать вам свою квартиру. И после этого ты говоришь, что это я её «довела»?
— А это не так? Ты не доверяешь! Ни мне, ни моим родителям! Мы для тебя чужие люди, какая-то шайка, которая только и думает, как бы тебя обобрать! — он сделал шаг вперёд, вторгаясь в её личное пространство. Его обида была настолько искренней, что это было почти смешно. Он действительно верил в свою правоту.
— Вы не просто думаете. Вы этим занимаетесь последние два дня, — отчеканила она. — Сначала ты со своей жалкой речью про «символизм». Теперь она со своими манипуляциями про «мужское достоинство». Вы работаете в паре. Это настолько очевидно, что даже неловко.
В этот момент в её голове всё окончательно встало на свои места. Это был не спонтанный порыв, не глупая идея его матери. Это был план. Продуманный, согласованный и приводимый в исполнение по ролям. И она, Ирина, была в этом плане не женой, а объектом, активом, который нужно было перевести на баланс их семьи. От этой мысли стало не больно, а холодно. Ледяное, кристально чистое озарение.
— Ты всегда была такой, — с горечью выплюнул он. — Расчётливой. Всегда думаешь только о себе, о своей выгоде. Я-то думал, свадьба тебя изменит, что ты поймёшь, что такое настоящая семья. А ты держишься за свою бетонную коробку, будто это единственное, что у тебя есть!
И тут плотина прорвалась. Не криком, не слезами — а убийственно спокойной, злой ясностью. Она посмотрела ему прямо в глаза, в самые зрачки, и произнесла слова, которые уже несколько часов вертелись у неё на языке.
— То есть ты и твои родители решили, что я перепишу на тебя свою квартиру, а потом, в случае чего, останусь ни с чем? Вы ничего там все не перепутали? Купите себе ещё одну квартиру и переписывайте её хоть на кого!
Он отшатнулся, будто получил пощёчину. Эта прямая, грубая формулировка их плана обезоружила его. Он ожидал чего угодно — упрёков, обид, но не такого точного, почти протокольного описания их замысла.
— Ты… ты всё переворачиваешь! — закричал он, срываясь. — Речь не об этом! Речь о вкладе! Все должны вкладываться в семью! А что вложила ты?
— Я вложила себя, своё время, свою жизнь, — её голос звенел от ярости, которую она больше не сдерживала. — Я впустила тебя в свой дом, в свой мир. А вы решили, что этого мало. Что нужно забрать и дом. Так вот, Андрей. Вклад должен быть обоюдным. А пытаться отобрать чужое — это не вклад. Это грабёж.
Он смотрел на неё, и в его взгляде она не видела ни раскаяния, ни любви. Только досаду от проваленной операции. Он был зол не на то, что обидел её, а на то, что она оказалась не такой простой, как они рассчитывали. И в этот момент Ирина поняла, что её мужа больше нет. Рядом с ней стоял чужой, жадный человек с лицом Андрея. И спорить с ним было бессмысленно.
Он замолчал, тяжело дыша. Воздух на кухне, казалось, можно было резать ножом. Вся их совместная жизнь, все улыбки, объятия, общие завтраки — всё это сжалось до размеров этой уродливой сцены, до этого спора о квадратных метрах. Ирина смотрела на него, но видела уже не мужа. Гнев, который кипел в ней минуту назад, схлынул, оставив после себя пустоту и ледяное, отстранённое спокойствие. Как будто она смотрела на него через толстое стекло, изучая повадки незнакомого и довольно примитивного существа. Она больше не была участником этого скандала. Она стала его зрителем.
Она медленно обошла его, не касаясь, и прошла в гостиную. Андрей остался стоять на кухне, растерянный её внезапной тишиной. Он ожидал продолжения боя, криков, обвинений, но она просто ушла. Он пошёл за ней, готовый к новой атаке. Но Ирина села в кресло, то самое, в котором вчера читала книгу, и посмотрела на него снизу вверх. Её взгляд был абсолютно спокойным, почти безразличным.
— Знаешь, Андрей, я всё поняла, — сказала она тихо, но каждое её слово било точно в цель. — Я сидела и думала, как же я не видела этого раньше. А ведь всё было так просто.
Он напрягся, не понимая, к чему она ведёт.
— О чём ты говоришь? Какой-то бред…
— Это не твои родители говорят, Андрей. Это ваш семейный бизнес-план, — она произнесла это не как обвинение, а как констатацию факта, будто зачитывала отчёт. — Гениально, на самом деле. В своей простоте. Сначала жениться на женщине с квартирой. Потом обработать, убедить, что всё должно быть «общим». Использовать для этого родителей, давить на «семейные ценности». А потом, когда актив перейдёт в нужные руки, можно и выкинуть её на улицу. Ничего личного, просто бизнес.
Он смотрел на неё, и лицо его исказилось. Он хотел что-то возразить, закричать, что это не так, но слова застряли в горле. Потому что она была права. Она озвучила их план так точно, так цинично и просто, что отрицать это было невозможно.
— Что… что ты несёшь? Ты с ума сошла? — это всё, на что его хватило. Жалкий, предсказуемый ответ.
Ирина усмехнулась. Холодно, без тени веселья.
— Нет. Я как раз пришла в себя. Просто немного поздно. Но лучше поздно, чем никогда, правда? — она поднялась с кресла и подошла к нему почти вплотную. Он инстинктивно отступил на шаг. — Так что передай своим родителям, своим партнёрам по этому гениальному стартапу, что их план провалился. Инвестор выходит из проекта.
Она замолчала на мгновение, давая ему осознать сказанное. А затем добавила, глядя ему прямо в глаза:
— И забирает свой главный актив — себя.
После этих слов она развернулась и молча пошла в спальню. Андрей остался стоять посреди гостиной, раздавленный и опустошённый. Он не понимал, что делать дальше. Он проиграл. Он слышал, как в спальне открылась и закрылась дверца шкафа. Он ждал, что она выйдет с чемоданом, но она этого не сделала. Через минуту Ирина вернулась в гостиную. В руках у неё был комплект постельного белья: подушка в свежей наволочке и аккуратно сложенное одеяло в пододеяльнике. Она не швырнула их, не бросила ему в лицо. Она подошла к дивану и спокойно, деловито положила их на самый край. Затем развернулась и ушла обратно в спальню, не сказав больше ни слова. Дверь за ней не хлопнула. Она просто тихо закрылась. Андрей смотрел на это одинокое одеяло на диване, и до него медленно доходило, что это был не конец скандала. Это был конец всего…
