– Ну и что мне теперь делать, Кирюша? Стоять тут, как попрошайка? – голос Тамары Игоревны в трубке дрожал от тщательно срежиссированного отчаяния. – Вся очередь на меня смотрит. Твоя женушка пин-код на карте поменяла, а я на кассе стою и ничего купить не могу. Даже хлеба взять…
Кирилл зажмурился, втирая пальцы в переносицу. Он сидел в машине на парковке у своего офисного центра, и этот звонок был последним, что ему хотелось услышать после тяжелого совещания.
– Мам, успокойся. Какую карту?
– Какую, какую… Которую ты мне дал! На продукты. Я же только самое необходимое взяла: молочка, хлебушка, творожок тебе к приезду… А она – раз, и все. Даже не предупредила. Это же просто унижение!
Кирилл глубоко вздохнул. Карта была их с Алиной общая, дополнительная к его счету. Он сам дал ее матери несколько лет назад, когда овдовевшая Тамара Игоревна начала жаловаться на крошечную пенсию. Предполагалось, что она будет покупать продукты и лекарства. Идея казалась здравой: так проще контролировать расходы и помогать, не передавая наличные. Поначалу все шло хорошо.
– Ладно, мам. Я сейчас Алине позвоню, выясню. Ты иди домой. Я заеду вечером, привезу все, что нужно.
– Куда же я пойду? – заканючила Тамара Игоревна. – Я уже полную тележку набрала. Мне теперь, по-твоему, все обратно на полки расставлять? Под смех кассирши? Нет уж, спасибо. Сидишь там в своем офисе, сытый, довольный, а мать тут позорится…
Кирилл сжал руль так, что ладони вспотели. Мать была непревзойденной актрисой. Она умела так вывернуть ситуацию, что он неизменно чувствовал себя виноватым.
– Мам, я не в офисе, я в машине. Сейчас переведу тебе на твою собственную карту. Сколько нужно?
– Ой, да откуда я знаю! – взмахнула она невидимыми руками, и Кирилл это почти физически ощутил. – Тысяч пять, наверное. Тут и бытовая химия, и…
– Мы же договаривались, только продукты, – устало перебил он.
– А порошок – это не первая необходимость? Или твоя Алина думает, что я в грязи должна зарасти? Все, не надо мне ничего. Пойду поставлю все на место. Переживу как-нибудь. Не впервой.
И она бросила трубку. Классический финал любого их разговора, после которого Кирилл чувствовал себя последним негодяем. Он быстро перевел матери пять тысяч и тут же набрал жену.
Алина ответила почти сразу. Судя по звукам, она тоже была в машине.
– Да, слушаю.
– Алин, привет. Ты меняла пин-код на дополнительной карте?
– Привет. Да, я, – голос жены был спокойным, даже слишком. В этом спокойствии чувствовалась сталь.
– А почему? Мать мне сейчас звонит с кассы, скандал устраивает.
– А потому, Кирилл, что твоя мама за прошлый месяц потратила с этой карты сорок две тысячи. Вместо оговоренных пятнадцати на «хлебушек и молочко».
Кирилл нахмурился.
– Сорок две? Ты уверена? Может, там ошибка какая-то?
– Никакой ошибки. Я сегодня утром зашла в онлайн-банк, чтобы оплатить коммуналку, и решила проверить. Хочешь, перечислю? Итальянская сумка из бутика в «Европейском» – двенадцать тысяч. Два флакона французских духов из «Золотого яблока» – девять. Поход в салон красоты на «омолаживающие процедуры» – семь. Остальное – по мелочи: такси бизнес-класса, заказ еды из дорогого ресторана и вишенка на торте – шелковый пеньюар за четыре тысячи. Видимо, к твоему приезду с творожком готовилась.
Кирилл молчал. Он представил свою мать, Тамару Игоревну, полную женщину шестидесяти двух лет с ярко накрашенными губами и любовью к леопардовым принтам, в шелковом пеньюаре. Картина была настолько абсурдной, что ему стало не по себе.
– Почему ты мне раньше не сказала? – наконец выдавил он.
– А когда? – в голосе Алины прорезалась горечь. – Когда ты прибегаешь с работы в десять вечера и падаешь замертво? Или в выходные, когда мы пытаемся хоть пару часов побыть вдвоем, а твоя мама обрывает телефон с просьбами прикрутить полку или отвезти ее на дачу? Я пыталась, Кирилл. Пару раз. Ты помнишь, что ты мне ответил? «Алин, ну не начинай. Она пожилой человек, ей одиноко».
Он помнил. И ему стало стыдно. Алина никогда не была скандалисткой. Она была прямой и честной, иногда даже слишком. Если она что-то делала, значит, ее довели до предела.
– Это было мое решение, – твердо сказала Алина. – Я закрыла доступ к нашим деньгам. Если ты хочешь содержать свою маму и оплачивать ее прихоти – заведи ей отдельный счет и переводи туда столько, сколько считаешь нужным. Из своей зарплаты. Но общий семейный бюджет она больше трогать не будет. Я понятно объясняю?
– Понятно, – глухо ответил Кирилл. – Но можно было хотя бы предупредить меня?
– Чтобы ты снова сказал: «Давай не будем ее расстраивать»? И все осталось бы как есть? Нет, Кирилл. Хватит. Я больше не хочу быть спонсором ее красивой жизни и крайней в любой непонятной ситуации. Я вечером буду поздно, у меня встреча. И нет, я не хочу сейчас это обсуждать. Все, пока.
Короткие гудки. Кирилл откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он оказался ровно посередине. Между обиженной матерью и разъяренной женой. И самая большая проблема была в том, что он понимал их обеих.
Вечером, как и обещал, он заехал к матери. Тамара Игоревна встретила его с трагическим выражением лица. Она сидела в старом, застиранном халате, хотя Кирилл знал, что в шкафу у нее висит десяток новых и нарядных. На столе стояла чашка с остывшим чаем и лежало одно печенье. Спектакль «покинутая и несчастная мать» шел полным ходом.
– Проходи, сынок, – вздохнула она. – Не ожидал, наверное, увидеть мать живой после такого позора.
– Мам, прекрати, – устало попросил Кирилл, ставя на стол пакет с продуктами. – Я все купил.
– Спасибо, конечно. Но аппетита что-то нет. Сердце прихватило, давление подскочило. Выпила таблетку, лежу вот.
Она выразительно посмотрела на него, ожидая сочувствия. Но сегодня его привычный механизм вины дал сбой. Перед глазами стоял список покупок, озвученный Алиной.
– Мам, давай поговорим серьезно, – он сел напротив. – Алина сказала мне, почему заблокировала карту.
Лицо Тамары Игоревны мгновенно изменилось. Трагическая маска слетела, уступив место воинственному возмущению.
– Ах, она тебе уже напела? Ну конечно! Оклеветала меня, выставила какой-то транжирой! А ты и уши развесил!
– Это не клевета. Я видел выписку. Сумка, духи, салон красоты… Это что, продукты первой необходимости?
– А я не для себя! – воскликнула она, и в ее голосе зазвенели слезы, на этот раз, кажется, вполне искренние. – Сумку… Я увидела, подумала, Алиночке бы подошла. У нее скоро день рождения. Хотела подарок сделать. А духи… Так они по акции были! Грех было не взять! Про салон вообще молчу! Мне косметолог сказала, если я сейчас не начну за собой следить, через год в старуху превращусь! Ты хочешь, чтобы твоя мать выглядела как старуха?
Она говорила быстро, сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Кирилл слушал и понимал, что любой его аргумент разобьется об эту стену виртуозной демагогии. Она не врала в прямом смысле слова. Она искренне верила в то, что говорила. Верила, что сумка была для Алины, хотя, скорее всего, она бы ее так и не подарила. Верила, что духи по акции – это выгодное вложение. Верила, что поход в салон – это жизненная необходимость.
– Мама, мы не можем себе позволить такие траты, – мягко, но настойчиво сказал он. – У нас ипотека, кредит за машину. Мы откладываем на отпуск, который не видели уже три года. Алина работает наравне со мной. Это наши общие деньги.
– Ах, вот оно что! – поджала губы Тамара Игоревна. – Значит, на мать денег жалко! На чужую, по сути, девку, на твою Алину, – не жалко, а на родную мать, которая тебе жизнь посвятила, ночей не спала, – жалко! Я так и знала, что она тебя против меня настроит! Что ж, это ее победа. Можешь забрать свои продукты, я с голоду не умру. Пенсия у меня хоть и копеечная, но на хлеб и воду хватит.
Она встала и гордо удалилась в свою комнату, хлопнув дверью. Кирилл остался один на кухне, пахнущей валокордином и обидой. Он чувствовал себя выжатым, опустошенным и совершенно беспомощным. Он любил свою мать, но эта ее любовь была удушающей, манипулятивной. Он любил свою жену, но ее прямолинейность и нежелание идти на компромиссы в этом вопросе ставили его в тупик.
Алина вернулась домой за полночь. Усталая, с темными кругами под глазами. Она молча разделась, прошла в ванную. Кирилл ждал ее на кухне. Он заварил ей чай с мятой, как она любила.
Она вышла, закутанная в махровый халат, села за стол и взяла чашку в ладони.
– Ты был у нее? – спросила она, не поднимая глаз.
– Был.
– И что?
– Спектакль. Я виноват, ты – монстр, она – жертва. Все как обычно.
Алина криво усмехнулась.
– Я другого и не ожидала. Ты ей дал денег?
– Перевел пять тысяч, когда она звонила. И продуктов купил.
– Понятно. Значит, схема работает. Она устраивает истерику, ты – платишь. Кирилл, я не хочу так больше.
Она наконец посмотрела на него, и в ее глазах он увидел такую смертельную усталость, что ему стало страшно.
– Дело не в деньгах, пойми, – тихо сказала она. – И даже не в твоей маме. Дело в тебе. Ты позволяешь ей это делать. Ты позволяешь ей влезать в нашу жизнь, в наш бюджет, в наши отношения. Ты прячешь голову в песок, лишь бы избежать конфликта. Ты хочешь быть хорошим для всех, а в итоге предаешь меня. Каждый раз, когда ты говоришь мне «не начинай», ты предаешь меня. Каждый раз, когда потакаешь ее манипуляциям, ты предаешь наш с тобой союз.
– Это не так, – возразил он, хотя в глубине души знал, что она права. – Я просто не хочу скандалов.
– А ты получаешь один сплошной, бесконечный скандал! – она повысила голос. – Только он тихий, ползучий. Он отравляет все. Нашу жизнь, нашу любовь. Я не чувствую себя в безопасности рядом с тобой. Я не чувствую, что ты – моя стена, моя опора. Ты – проходной двор, куда в любой момент может вломиться твоя мама со своими драмами, а ты будешь стоять и виновато улыбаться.
Она говорила жесткие, несправедливые, как ему казалось, вещи. Но чем больше он слушал, тем яснее понимал: это правда. Горькая, обидная, но правда. Он всегда выбирал путь наименьшего сопротивления. Уступить матери, сгладить острый угол с женой, сделать вид, что ничего не происходит. И эта стратегия привела их в тупик.
Следующие несколько недель превратились в холодную войну. Тамара Игоревна звонила Кириллу каждый день, жалуясь на одиночество, болезни и безденежье. Она никогда прямо не упоминала Алину, но в каждой ее фразе сквозило обвинение: «Твоя семья меня бросила». Кирилл, терзаемый чувством вины, тайком от жены переводил ей небольшие суммы. Он знал, что это неправильно, но не мог иначе.
Алина, в свою очередь, замкнулась. Она перестала рассказывать ему о своих делах, не делилась планами. Они жили в одной квартире как соседи. Вежливые, отстраненные. Секс исчез, разговоры по душам – тоже. Дом перестал быть крепостью, он стал просто местом для ночлега. Кирилл пытался прорваться через эту стену молчания, но натыкался на вежливую отстраненность.
– Алин, давай поговорим.
– Мы все уже сказали, Кирилл.
– Но так не может продолжаться!
– Может. Ты же ничего не меняешь.
– Я перевожу ей деньги со своей личной карты! Они не касаются нашего бюджета!
– Дело не в деньгах! – она снова срывалась на крик. – Неужели ты не понимаешь? Ты продолжаешь играть в ее игру! Она дергает за ниточки, а ты пляшешь! Ты врешь мне, переводишь ей деньги за моей спиной. Ты сделал свой выбор.
Развязка наступила неожиданно. В субботу утром, когда Кирилл и Алина завтракали в гнетущей тишине, в дверь позвонили. На пороге стояла Тамара Игоревна. Нарядная, надушенная, с сияющей улыбкой. А за ее спиной стояли двое мужчин в спецовках.
– Кирюша, Алиночка, здравствуйте! – пропела она. – А я вам сюрприз приготовила! Решила, что негоже молодым в такой серости жить. Вот, наняла мастеров. Мы вам сейчас лоджию утеплим и кабинет там для Кирюши сделаем. Он же так мечтал!
Кирилл и Алина переглянулись. Они действительно обсуждали ремонт на лоджии, но планировали его не раньше следующего года.
– Мам, какой кабинет? Откуда… – начал Кирилл, но Алина его перебила.
Ее голос был ледяным.
– Тамара Игоревна, кто вас просил? И на какие, простите, деньги вы собираетесь делать этот ремонт?
– Ой, Алиночка, ну что ты как неродная! – беззаботно отмахнулась свекровь. – Кирюша же мне помогает. Накопила потихоньку. Решила в семью вложить, а не на себя тратить.
Она с гордостью посмотрела на сына. В ее взгляде читалось: «Видишь, я не транжира, я для вас стараюсь».
Кирилл почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он понял, что это конец. Это был ее ход конем, ее способ доказать свою значимость, свою власть. Она не просто наняла рабочих, она пришла в их дом, чтобы продемонстрировать, кто здесь на самом деле главный спонсор и благодетель.
Алина не сказала больше ни слова. Она молча обошла Тамару Игоревну, смерила ледяным взглядом растерянных рабочих и твердо сказала:
– Ремонта не будет. Уходите.
– Но нам заплатили аванс, – растерянно пробормотал один из мужчин.
– Ваши проблемы, – отрезала Алина. – Разбирайтесь с тем, кто вас нанимал.
Она закрыла дверь прямо перед носом у ошеломленной свекрови. Повернулась к Кириллу. На ее лице не было ни злости, ни обиды. Только пустота.
– Я ухожу, Кирилл, – тихо сказала она. – Прямо сейчас. Я больше не могу. Это не жизнь, это сумасшедший дом, в котором ты главный надзиратель, потакающий капризам самого буйного пациента.
– Алин, постой, это недоразумение! Я поговорю с ней! Я все решу! – он пытался удержать ее, но она мягко отстранила его руку.
– Ты ничего не решишь. Ты уже все решил, когда начал врать мне и играть в ее игры. Ты выбрал не меня и не ее. Ты выбрал свой комфорт, свое спокойствие. Но у этого спокойствия есть цена. И я не готова ее платить. Прощай.
Она ушла в спальню и через двадцать минут вышла с небольшим чемоданом. Она не плакала. Она просто смотрела сквозь него. На прощание она положила на стол свои ключи от квартиры.
– Я поживу у подруги. По поводу развода и раздела имущества позвонит мой адвокат. Не беспокой твою маму, скажи, что я в командировке. Тебе так будет проще.
Дверь за ней закрылась. Кирилл остался один посреди квартиры. За стеной все еще слышались возмущенные причитания Тамары Игоревны, которая, очевидно, не собиралась уходить и теперь звонила ему на мобильный. Телефон надрывался, вибрируя на кухонном столе.
Но Кирилл не слышал. Он смотрел на ключи, оставленные Алиной. Маленький, холодный комочек металла на полированной поверхности стола. Символ их разрушенной жизни. Он не выбрал мать. Он не выбрал жену. Он не выбрал никого. И в итоге остался один. В оглушительной тишине своей идеально спланированной, удобной и абсолютно пустой жизни. И впервые за долгие годы ему стало по-настоящему страшно.
