Я встретила Андрея в том возрасте, когда уже не ждёшь от жизни сюрпризов. Мне было тридцать восемь, за плечами — неудачный брак, который закончился тихо и буднично, как заканчивается всё, что изжило себя. Детей у нас не было, и я привыкла к мысли, что материнство прошло мимо меня. Работа в банке, небольшая однокомнатная квартира, редкие встречи с подругами — моя жизнь была понятной и предсказуемой.
Андрей ворвался в эту размеренность как весенний ветер. Он был на пять лет старше, успешный предприниматель с собственной строительной фирмой, вдовец. Его жена умерла семь лет назад от рака, оставив его с девятилетней дочерью. Когда мы познакомились, Кате было уже шестнадцать.
— Она сложный подросток, — предупредил меня Андрей ещё на третьем свидании. — После смерти мамы замкнулась, со мной общается через раз. Я не справляюсь, если честно. Пытаюсь компенсировать вниманием и… ну, деньгами. Понимаю, что это неправильно, но не знаю, как иначе.
Я кивала, слушала, думала, что понимаю. Думала, что смогу помочь. Какая же я была наивная.
Мы поженились через год. Свадьба была скромная, только самые близкие. Катя приехала с матерью Андрея, моей будущей свекровью. Девочка была красивая — длинные светлые волосы, точёные черты лица, унаследованные от покойной матери, фигура модели. Всё время церемонии она просидела с каменным лицом, глядя в телефон. На банкете не произнесла ни слова, еду в тарелке только поковыряла.
— Не принимай близко к сердцу, — шепнул мне Андрей, целуя в висок. — Ей нужно время.
Я действительно старалась не принимать. Мы переехали в просторную трёхкомнатную квартиру Андрея, где у Кати была своя комната. Она жила там как в крепости — дверь всегда заперта, музыка играет так громко, что слышно на кухне. Я пыталась наладить контакт: предлагала вместе готовить, смотреть фильмы, ходить по магазинам. Катя отвечала односложно или вообще молчала.
— Дайте ей привыкнуть, — советовала свекровь, когда я жаловалась. — Она папину девочка, всегда была. А тут вдруг в доме чужая женщина.
Чужая. Это слово засело занозой. Я жила в этой квартире уже полгода, готовила завтраки и ужины, убирала, стирала, гладила Андрею рубашки — и оставалась чужой.
Катя тем временем закончила одиннадцатый класс. Учёбой она особо не блистала — твёрдая четвёрка, иногда тройка по математике. Зато увлекалась модой, часами просиживала в интернете, изучая блоги стилистов и дизайнеров. В её комнате на стенах висели вырезки из журналов, эскизы одежды, которые она сама рисовала.
После выпускного Катя объявила, что хочет учиться на дизайнера одежды на платном. Стоимость обучения была космической — почти триста тысяч в год.
— Папа, ты же поможешь мне? — Она умела быть обаятельной, когда ей что-то нужно. Обнимала Андрея за шею, смотрела снизу вверх этими огромными карими глазами. — Это же моя мечта. Я стану известным дизайнером, ты увидишь.
Андрей растаял мгновенно. Он всегда таял, когда дочь проявляла хоть каплю тепла.
— Конечно, солнышко. Я всё оплачу, не волнуйся.
Они сидели на диване в гостиной, а я стояла в дверях с кофейником в руках. Во мне что-то дёрнулось — несогласие, протест, желание вмешаться. Я понимала, что это не моё дело, что Катя — его дочь, его деньги, его решение. Но не смогла промолчать.
— Андрей, — я поставила кофейник на стол. — А может, стоит попробовать на бюджет сначала?
Катя обернулась ко мне так быстро, будто я ударила её. Андрей замер.
— Ну, подумай сама, — я продолжала, чувствуя, как начинает колотиться сердце. — Триста тысяч в год — это серьёзные деньги. И потом, бюджетное образование ничем не хуже. Наоборот, там конкурс больше, требования строже. А если не поступит — можно год поработать, подготовиться лучше, деньги самой подзаработать.
— Я не просила твоего мнения, — процедила Катя сквозь зубы.
— Я знаю, но я просто думаю, что…
— Что ты думаешь, меня не интересует! — Она вскочила с дивана. Лицо её покраснело, глаза блестели. — Ты кто вообще такая, чтобы указывать мне, что делать?
— Катя, успокойся, — попытался вмешаться Андрей, но она не слушала.
— Нет, пусть она ответит! Пусть скажет, с чего она взяла, что имеет право лезть в наши дела!
Во мне закипало. Полгода молчания, полгода игнорирования — всё это поднялось комом к горлу.
— Потому что я здесь живу, — сказала я тихо, но твёрдо. — Потому что я жена твоего отца. Потому что эти деньги — семейные, а не только твои и не только его.
Катя рассмеялась. Это был неприятный, презрительный смех.
— Ты мне не мать, ты просто прислуга в этом доме, а деньги моего отца — и мои тоже, — нагло заявила мне падчерица.
Тишина повисла такая, что слышно было, как на кухне тикают часы. Андрей смотрел на дочь с открытым ртом, я чувствовала, как кровь отливает от лица.
— Катя… — начал Андрей.
— Что, «Катя»? — Она повернулась к нему. — Я что-то не то сказала? Она же и правда здесь прислуга! Готовит, убирает, всё за тобой бегает. А теперь ещё и в мои дела лезет, решает, на что мне тратить ТВОИ деньги!
Что-то во мне переломилось. Может, это была накопившаяся усталость, может, обида, а может, просто последняя капля после полугода унижений.
— Присядь, Катя, — сказала я холодно. — И послушай меня внимательно.
— Да пошла ты…
— СЯДЬ!
Она опешила. Я сама опешила от собственного тона. Андрей замер. Катя медленно опустилась на край дивана.
— Я понимаю, что ты меня не любишь, — начала я, чувствуя, как руки дрожат. — Понимаю, что я никогда не заменю тебе маму, и не пытаюсь. Но давай расставим точки над i. Я не прислуга. Я — жена твоего отца и хозяйка в этом доме наравне с ним. То, что я забочусь о семье, делаю что-то по хозяйству — это не потому, что я прислуга, а потому что это МОЙ дом и МОЯ семья.
— Я не твоя семья! — огрызнулась Катя.
— Может быть, но ты — дочь моего мужа, и это делает нас связанными, хочешь ты того или нет. И знаешь что? Эти деньги, о которых ты говоришь — они действительно не только твои. Да, твой отец их зарабатывает. Но я тоже работаю, я тоже вношу свой вклад в семейный бюджет. И когда решается вопрос о таких больших тратах, моё мнение ИМЕЕТ значение.
— Папа, ты будешь её слушать? — Катя обернулась к отцу с негодованием.
Андрей молчал. Я видела, как работают желваки на его скулах, как он мнёт руками подушку. Он всегда избегал конфликтов, а тут оказался между двух огней.
— И кстати, — продолжила я, не дав ему ответить. — О деньгах. Ты считала, сколько твой отец тебе даёт на карманные расходы? Двадцать тысяч в месяц. Каждый месяц, без всяких условий. На что ты их тратишь? На косметику, на одежду, на кафе с подружками. Я не осуждаю — ты молодая, хочешь красиво выглядеть. Но знаешь, сколько люди твоего возраста зарабатывают, работая полный день? Двадцать-тридцать тысяч. То есть ты каждый месяц получаешь целую зарплату просто так, ни за что.
Катя побледнела.
— И теперь ты хочешь ещё триста тысяч в год на учёбу. Почти миллион двести за четыре года. — Я подошла ближе, села в кресло напротив. — Знаешь, что я тебе скажу? Твой отец любит тебя и готов дать тебе эти деньги. Но я — нет. Не готова.
— У тебя нет права…
— У меня есть право высказать своё мнение мужу. И я ему скажу, что если ты поступишь на платное, он может оплатить твою учёбу, но карманные деньги прекратятся. Совсем. Хочешь на новую помаду, кофе или кино с друзьями — пойдёшь работать. Магазины ищут продавцов, кафе — официантов. Поработаешь после пар, поймёшь цену деньгам.
— Папа! — взвыла Катя.
— Или, — я подняла руку, — ты можешь поступить на бюджет. Тогда твой отец продолжит давать тебе деньги на карманные расходы и даже прибавит, потому что учёба на бюджете — это заслуга. Но если выберешь платное — готовься работать. Выбор за тобой.
— Это шантаж!
— Нет, это жизнь. Ты взрослая девочка, через два года станешь совершеннолетней. Пора понимать, что деньги не берутся из воздуха.
Катя вскочила, ткнула в меня пальцем:
— Я пойду к бабушке! Она всегда на моей стороне!
Я вздохнула.
— Сходи, поговори. Только учти — твоя бабушка живёт на пенсию в восемнадцать тысяч. Думаешь, она сможет оплатить триста тысяч в год?
Катя стояла, тяжело дыша, и я видела, как по её лицу пробегают эмоции — гнев, обида, растерянность, страх.
— Он так не сделает, — прошептала Катя, но в голосе уже не было уверенности.
Я посмотрела на Андрея. Он сидел, уткнувшись лицом в ладони.
— Не сделает, — согласилась я. — Потому что он хороший отец и любит тебя. Но я — не такая добрая. Меня ты полгода игнорировала, обижала, унижала. Называла прислугой. И знаешь что? Я устала.
Катя молчала. Слёзы текли по её щекам, размазывая тушь.
— Так что вот тебе ультиматум, — продолжила я жёстко. — Либо ты начинаешь относиться ко мне с уважением — не с любовью, я её не жду, но хотя бы с базовым уважением — либо я ухожу из этого дома. И тогда твой папа будет делить своё внимание и деньги между тобой и алиментами на меня. Потому что я тоже имею право на содержание от мужа при разводе. Подумай, что лучше — жить с мачехой, которая готовит тебе завтраки и пытается помочь, или делить папу пополам с бывшей женой.
— Марина… — Андрей наконец поднял голову. Лицо его было серым.
— Извини, Андрей, — я посмотрела на него. — Но я не могу больше так жить. Я пыталась. Пыталась быть мягкой, понимающей, дать ей время. Но у моего терпения тоже есть предел.
Катя стояла, обхватив себя руками, и плакала. Вдруг она показалась мне такой молодой, беззащитной. Шестнадцать — это ещё ребёнок, по сути. Ребёнок, который потерял мать, который пытается найти своё место в мире и не очень-то понимает, как.
Во мне шевельнулось сожаление. Может, я слишком жестоко? Может, надо было по-другому?
Но нет. Я прожила тридцать восемь лет и поняла одну вещь: если ты не отстаиваешь своё право на уважение, то тебя будут унижать снова и снова. Катя должна была понять, что мир не вращается вокруг неё, что у других людей тоже есть чувства, потребности, право на уважение.
— Иди в свою комнату, — сказала я тише. — Подумай обо всём, что я сказала. И когда будешь готова поговорить спокойно — приходи.
Катя всхлипнула, развернулась и выбежала из гостиной. Через секунду хлопнула дверь её комнаты.
Андрей и я остались наедине. Он смотрел на меня долгим взглядом.
— Ты была слишком жестока, — сказал он наконец.
— Я была честна.
— Она ребёнок, Марина. Ей всего шестнадцать.
— В шестнадцать люди работают, растят детей, — ответила я устало. — Она не ребёнок. Она почти взрослая. И пора ей это понять.
— Но она потеряла мать…
— Семь лет назад, Андрей. Семь лет. Я понимаю, это страшная травма, но нельзя всю жизнь прикрываться ей. И знаешь, что самое интересное? Ты тоже потерял жену. Тоже пережил горе. Но ты же не превратился в бесчувственного эгоиста.
Он молчал. Я подошла, села рядом, взяла его за руку.
— Андрей, я не хочу быть злодейкой. Не хочу ссориться с твоей дочерью. Но я не могу жить в доме, где меня не уважают. Где я чужая. Понимаешь? Я хочу семью. Настоящую. Пусть не идеальную, пусть со ссорами и конфликтами, но где все друг друга ценят.
— Я понимаю, — он сжал мою руку. — Просто… она моя дочь. Единственная. Я не могу оставить её без поддержки.
— Я и не прошу. Я прошу установить правила. Она должна понять, что не всё позволено.
Мы сидели, держась за руки, и слушали, как за стеной рыдает Катя.
Прошло три дня. Три дня натянутого молчания. Катя выходила из комнаты только в туалет и на кухню, когда нас не было. Ела мои завтраки и ужины, но делала вид, что не замечает меня.
На четвёртый день она постучала ко мне в комнату. Я работала удалённо в тот день, разбирала таблицы.
— Можно? — спросила она тихо.
Я кивнула. Она вошла, закрыла дверь, села на стул напротив.
Мы молчали минуту. Обе. Я не собиралась облегчать ей задачу.
— Я подала документы на бюджет, — сказала она наконец. — В три вуза. Один из них — мой первый выбор, там хорошая программа по дизайну.
— Молодец.
— И я… — она сглотнула. — Я хотела извиниться. За то, что назвала тебя прислугой. Это было грубо и несправедливо.
Я смотрела на неё, пытаясь понять, искренне ли это.
— Почему ты так сказала?
Она пожала плечами, уставившись в пол.
— Не знаю. Злилась. Ты вмешалась в то, что тебя не касается… То есть, мне так казалось.
— Но теперь не кажется?
— Теперь я… не знаю. Папа говорил со мной. Объяснял. Он сказал, что вы вдвоём — команда. Что ты не пытаешься отобрать у меня отца или его деньги. Что ты просто хочешь, чтобы я научилась ответственности.
— Это правда.
— Мне трудно, — вдруг выпалила она, и на глаза навернулись слёзы. — Трудно видеть тебя на месте мамы. Трудно принять, что папа любит кого-то, кроме неё. Кроме меня. Я знаю, это эгоистично, но я ничего не могу с собой поделать.
Моё сердце сжалось. Я встала, обошла стол, присела на корточки рядом с ней.
— Катя, послушай. Я никогда не заменю тебе маму. Никогда. И не пытаюсь. Твоя мама была важной частью жизни твоего отца, и он её любил. Это не исчезает. Но людям нужно жить дальше. Твой отец имеет право на счастье, как и ты. И я не враг тебе. Я не хочу отбирать у тебя отца. Я хочу, чтобы в этом доме было хорошо всем нам.
Она плакала, кивала.
— Я постараюсь, — прошептала она. — Постараюсь быть лучше. Не обещаю, что получится сразу, но я правда постараюсь.
Я обняла её. Она напряглась, но не оттолкнула. Потом медленно обняла в ответ.
— Мне не нужна идеальная падчерица, — сказала я ей на ухо. — Мне нужна честная. Можешь злиться на меня, спорить, не соглашаться — но делай это открыто, разговаривай, а не запирайся в комнате.
— Хорошо, — всхлипнула она.
Мы сидели так несколько минут, обнявшись, и я чувствовала, как что-то сдвигается, меняется между нами.
Катя поступила на бюджет. В хороший государственный университет на факультет дизайна. Когда она увидела свою фамилию в списках поступивших, завизжала так, что Андрей выбежал из ванной в одних трусах, думая, что случилось что-то страшное.
Мы отметили это событие в ресторане. Катя была счастлива, болтала без умолку о предстоящей учёбе, о проектах, которые хочет создавать. Андрей светился от гордости.
За десертом Катя вдруг посмотрела на меня.
— Спасибо, — сказала она негромко.
— За что?
— За то, что не дала мне пойти лёгким путём. Я поняла — если бы поступила на платное, всегда бы думала, что купила своё образование папиными деньгами. А так… я сама это заслужила.
Я улыбнулась.
— Ты и правда заслужила. Я горжусь тобой.
Она покраснела, но улыбнулась в ответ.
Мы не стали лучшими подругами. Не превратились в идеальную семью из рекламы. У нас всё ещё случались ссоры, недопонимания, моменты, когда Катя закрывалась или огрызалась. Но теперь это было нормально. Это была настоящая жизнь настоящей семьи.
Однажды, спустя несколько месяцев после начала учёбы, Катя пришла на кухню, где я готовила ужин.
— Можно я позову завтра подруг? — спросила она. — Мы хотим вместе поработать над проектом.
— Конечно, — кивнула я. — Я испеку что-нибудь к чаю.
— Спасибо. — Она помолчала, потом добавила: — Одна из них спросила, кто ты. Я сказала, что ты… ну, жена папы. А она такая: «Ты с мачехой нормально общаешься? Круто, у меня бы не получилось». И я подумала… что да, нормально. Что ты, в общем-то, хороший человек.
Я засмеялась.
— «В общем-то»? Спасибо за высокую оценку.
Она фыркнула.
— Ну, я же не буду петь дифирамбы. Ты же знаешь, что я тебя не люблю.
— Знаю.
— Но уважаю. Это ведь тоже важно, да?
Я посмотрела на неё — уже не девочку, а молодую девушку, которая училась жить в сложном мире, искать компромиссы, понимать других людей.
— Да, — сказала я. — Это очень важно.
Она кивнула и ушла. А я стояла на кухне с ножом в руках и думала о том, как иногда самые трудные разговоры приводят к самым важным переменам.
Вечером, когда мы с Андреем лежали в постели, он обнял меня и прошептал:
— Спасибо за то, что не сдалась. За то, что осталась. За то, что дала Кате шанс повзрослеть.
— Я дала шанс нам всем, — ответила я. — Стать настоящей семьей. Пусть и не идеальной.
— Идеальные семьи существуют только в кино, — усмехнулся он. — А настоящие — вот они, с проблемами, ссорами и примирениями.
Я прижалась к нему крепче, слушая его ровное дыхание, и понимала, что он прав. Мы не идеальны. Но мы настоящие. И это единственное, что по-настоящему важно.
