Не думала, что судьба выкинет такой фортель. Восемнадцать лет прошло с того дня, как Виктор собрал вещи и хлопнул дверью. Восемнадцать лет я справлялась одна – поднимала сыновей, выплачивала ипотеку, учила их быть настоящими мужчинами, хотя сама была женщиной.
И вот он на пороге моего дома. Осунувшийся, с потухшим взглядом и какой-то обреченностью в ссутулившихся плечах. Я даже не сразу узнала его – время беспощадно стирает с лица всё, что когда-то казалось таким важным.
– Здравствуй, Лида, – голос тихий, надломленный. Совсем не похож на тот, что я помнила – звонкий, уверенный, всегда с нотками превосходства.
Я молча смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Внутри всё сжалось в тугой комок.
– Можно войти? Мне нужно поговорить.
Посторонилась машинально, пропуская его в квартиру. Он шагнул внутрь, и я заметила, как странно двигается его правая рука – будто неживая, чужая.
– Что случилось, Витя? – спросила, когда он опустился на краешек стула в кухне, осматриваясь так, словно попал в чужой дом. Хотя… так и есть. Это уже давно не его дом.
– Инсульт у меня был… Месяц назад, – ответил он, не глядя мне в глаза. – Правая сторона плохо работает, видишь?
Он попытался поднять руку, но она лишь слабо дрогнула.
– А Юля где? – спросила я про его молодую жену. Ту самую, ради которой он бросил семью. Девчонку, которая была на четырнадцать лет моложе его, почти ровесница нашему Сашке.
Виктор поморщился, как от зубной боли.
– Ушла. Сказала, что не нанималась в сиделки.
Не почувствовала злорадства, хотя, наверное, должна была. Только горечь – вязкую, как старое варенье.
– И чего ты хочешь от меня? – мой голос звучал резче, чем хотелось.
– Лид, мне пожить негде… Квартиру пришлось продать, денег нет. С работы уволили, как только узнали про инсульт. Пенсия… сама понимаешь. А мне бы только документы на инвалидность оформить, может, тогда какие-то выплаты будут…
Я смотрела на него и не могла поверить в происходящее. Будто в кино попала, только сценарий какой-то дурацкий.
– Ты оставил меня с детьми, а теперь хочешь, чтобы я помогала тебе? – с недоумением сказала я. – Ты серьезно, Витя?
Он ссутулился еще сильнее, словно под тяжестью моих слов.
– Понимаю, как это звучит. Не имею права просить. Но мне совсем некуда идти. Я бы никогда…
Не дала ему договорить. Встала, чтобы поставить чайник. Руки дрожали, и я никак не могла попасть вилкой в розетку. Что я делаю? Зачем слушаю его?
– Пару недель, не больше, – сказала, наконец. – Только пока оформишь документы. Потом решим, что дальше.
И сама не поняла, почему согласилась.
– Мам, ты что, головой ударилась? – Сашка ворвался ко мне на следующий день, едва я открыла дверь. Видно, соседка Валентина Петровна уже растрезвонила по всему двору. – Зачем ты его пустила?
Мой старший – копия отца внешне, но характером – весь в меня. Упрямый, прямолинейный, резкий. Всегда говорит, что думает, не задумываясь о последствиях.
– Саш, он болен, – сказала я негромко, пропуская сына в квартиру. – Ему правда некуда идти.
– И что? – Сашка замер посреди прихожей, сжав кулаки. – Когда нам было плохо, когда тебе приходилось вкалывать на двух работах, чтобы нас прокормить, он где был? Он думал о тебе тогда?
Каждое его слово било прямо в сердце, потому что он был прав.
– Это временно, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Пока он оформит инвалидность.
– Мама, ты снова станешь жертвой! – Сашка в отчаянии схватился за голову. – Он опять использует тебя, как всегда!
В этот момент из комнаты вышел Виктор. Замер на пороге, увидев сына. Они оба застыли – как зеркальное отражение друг друга, только разделенное годами.
– Здравствуй, Александр, – сказал Виктор тихо.
Саша перевел взгляд с отца на меня, потом снова на отца. Желваки заходили на скулах.
– Я позже зайду, – бросил он и вылетел из квартиры.
Хлопнула входная дверь. Виктор прислонился к косяку, будто ноги не держали.
– Прости, Лида. Я все понимаю.
А я не понимала ничего. Ни почему согласилась приютить его, ни что теперь делать с этой странной ситуацией.
Денис, мой младший, позвонил из Петербурга вечером. Он всегда был мягче и рассудительнее брата.
– Мама, ты в порядке? – в его голосе слышалось беспокойство. – Сашка мне рассказал.
– Всё нормально, сынок.
– Послушай, это твое решение. Я не буду осуждать. Но если нужна будет помощь – приеду в любой момент. Только скажи.
Я прижала телефон к уху, и вдруг слезы подкатили к горлу. Мой мальчик… Когда успел стать таким взрослым?
– Всё хорошо, правда. Справлюсь.
Соседка Валентина, закадычная подруга последних десяти лет, поджала губы, когда встретила меня у подъезда.
– И не боишься, Лидка? А вдруг он тебя во сне придушит? Или обворует?
– Не придушит, – усмехнулась я. – Рука не работает. И воровать у меня нечего.
– Ты святая, – покачала головой соседка. – Или дура. До сих пор не пойму.
Я и сама себя не понимала. Зачем пустила? Почему не выставила за дверь, не послала куда подальше? Имела полное право.
А он был тихий, незаметный. Старался не мешать, запирался в своей комнате – бывшей детской, где когда-то спали наши мальчишки. Только по ночам я слышала, как он кашляет за стеной. И почему-то от этого кашля щемило сердце.
Однажды вечером заглянула к нему – чай предложить. Он сидел у окна, разглядывая старую фотографию. На ней мы все вчетвером – счастливая семья на отдыхе в Геленджике. Сашке тогда было девять, Дениске пять.
– Помнишь, – сказал он, не оборачиваясь, – как Денис медузу нашел и притащил в номер? А она у него в ладошках растаяла. Он так плакал…
– Помню, – отозвалась я, ставя чашку на тумбочку. – А ты ему сказал, что у медуз просто другой дом – вода. И они не могут жить на земле, как мы не можем жить в море.
Виктор кивнул и вдруг спросил:
– А как ты жила все эти годы, Лид?
Такой простой вопрос. И такой сложный.
– Как все живут. Работала, детей растила. Ипотеку выплачивала.
Он смотрел на меня с какой-то странной тоской.
– Я бросил тебя со всем этим. И вот теперь пришел, когда самому плохо.
Не нашлась, что ответить. Да и что тут скажешь? Всё верно. Так и было.
– Знаешь, – произнес он вдруг, – я ведь думал, что нашел счастье. А оказалось – мираж. Пустышка.
– Зачем ты мне это говоришь? – я замерла у двери. – Чтобы я тебя пожалела?
– Нет, – он покачал головой. – Чтобы ты знала – я всё понимаю. И… сожалею.
Сашка все-таки пришел через неделю. Мрачный, решительный.
– Поговорим? – кивнул мне в сторону кухни.
Мы сидели за столом, и я видела, как побелели костяшки его пальцев, сжимающих чашку.
– Как он? – спросил наконец.
– Плохо, – честно ответила я. – Нога почти не ходит, рука не работает. Голова часто болит.
– А врачи что говорят?
– Говорят – повезло. Мог и не выжить.
Сашка смотрел в окно, губы сжаты в тонкую линию.
– Когда он ушел от нас… мне было шестнадцать, помнишь? Я ненавидел его. Мечтал встретить на улице и врезать так, чтобы зубы посыпались.
Я молчала. Помнила, конечно. Как Сашка замкнулся тогда, озлобился. В школе начались проблемы – драки, вызовы к директору. Еле вытянула его из этой ямы.
– А теперь смотрю на него и… не знаю, что чувствовать, – Сашка повернулся ко мне. – Это все еще он. Но уже не он. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнула я. – Жизнь никого не щадит, сынок.
– Ты… простила его?
Вопрос застал меня врасплох. Я и сама не знала ответа.
– Не знаю. Может, еще нет. Но уже и не ненавижу. Я устала тащить эту ненависть.
Саша подошел к окну, засунув руки в карманы джинсов – совсем как Виктор когда-то.
– Не знаю, смогу ли я вот так… отпустить.
– И не нужно, – сказала я. – Каждый справляется как может.
Когда он уходил, то остановился в дверях отцовской комнаты. Виктор в это время спал, тяжело дыша.
– Я загляну на выходных, – сказал Сашка, не глядя на отца. – Посмотрим, может, с документами помогу. У меня друг в собесе работает.
И уже на пороге добавил:
– Ты самая сильная женщина из всех, кого я знаю, мам. И самая добрая.
От этих слов перехватило горло. Видит Бог, я не считала себя ни сильной, ни доброй. Просто не могла иначе.
В тот вечер Виктору стало хуже. Он метался по постели, с трудом дыша. Лоб горел под моей ладонью.
– Скорую вызываю, – сказала я, хватаясь за телефон.
– Не надо, – прохрипел он. – Само пройдет…
Но я уже набирала номер. Само не пройдет – я слишком хорошо помнила, как выглядит инсульт. Моя мама умерла от второго удара, который не распознали вовремя.
Молодая врачиха, приехавшая на вызов, осмотрела его, послушала, измерила давление и решительно заявила:
– В больницу. Немедленно. Возможно повторный инсульт.
Когда его укладывали на носилки, Виктор вдруг схватил меня за руку – неожиданно крепко.
– Лида, – прошептал он, с трудом выговаривая слова, – прости… Я не понимал, как сильно тебя предал.
У меня защипало в глазах. Отвернулась, чтобы не видел слез.
– Поправляйся. Об этом потом поговорим.
Вернувшись в пустую квартиру, я опустилась на стул в кухне и разрыдалась. Впервые за долгие годы. Выплакивала все – обиду, боль, одиночество, страх. И странное чувство освобождения, будто спала тяжелая цепь, которую я носила все эти годы.
Я простила его. Не из жалости, не из христианского долга. А потому что поняла: эта ненависть ела меня изнутри все эти годы, не давала дышать полной грудью.
Но это не значило, что я должна жертвовать своей жизнью, своим покоем. И это осознание было как глоток свежего воздуха.
– Его состояние стабилизировалось, – сказал врач по телефону. – Но потребуется длительная реабилитация. Вы сможете обеспечить?
– Нет, – ответила я спокойно и четко. – Мы в разводе уже восемнадцать лет. Я не могу взять на себя такую ответственность.
Когда я навестила Виктора в больнице, он выглядел измученным, но в сознании. Слабо улыбнулся, увидев меня.
– Живой, – констатировала я, присаживаясь к нему на край кровати.
– Живучий, как кошка, – хмыкнул он. – Спасибо, что приехала.
– Врач сказал, тебе нужна реабилитация. Длительная.
Он кивнул, и вдруг произнес то, чего я не ожидала:
– Лид, узнай, пожалуйста, насчет дома престарелых. Для инвалидов которые. Я ведь вправду на инвалидность теперь пойду, первую группу обещают.
– Ты уверен? – я внимательно посмотрела на него.
– Уверен, – он встретил мой взгляд твердо. – Не хочу быть для тебя обузой. Ты и так сделала больше, чем я заслуживаю.
И я вдруг поняла: он действительно изменился. Тот, прежний Виктор никогда бы не подумал о том, что может быть в тягость. Никогда бы не попросил о помощи, но и не отказался бы от нее.
– Хорошо, – сказала я. – Узнаю.
Вышло всё на удивление просто. Социальная служба, документы, справки. Тихий, чистый дом на окраине города, с внимательным персоналом и зеленым садом. Государственный, но вполне приличный.
Когда я переступила порог своей квартиры, осознав, что теперь снова одна, то испытала странное чувство. Не одиночество, а… свободу. Будто заново родилась.
Сашка заехал вечером.
– Как ты, мам?
– В порядке, – ответила я, разливая чай. – Даже хорошо.
Он помолчал, а потом сказал неожиданно:
– Я к отцу заезжал сегодня.
– Да? – я старалась, чтобы голос звучал ровно.
– Поговорили. Он… он не думал, что я приеду.
Я молчала, давая сыну возможность выговориться.
– Знаешь, я столько лет его ненавидел, – Сашка смотрел куда-то мимо меня. – А сегодня сидел рядом с ним, и вдруг понял – нет ее больше, этой ненависти. Выгорела.
– Это хорошо, сынок, – я накрыла его руку своей.
– Я не простил его, – он поднял на меня взгляд. – Еще нет. Но хочу… попробовать.
В ту ночь я впервые за долгое время спала спокойно, без тревожных снов и ночных пробуждений.
Я продолжала навещать Виктора – раз в неделю, потом реже. Видела, как он потихоньку восстанавливается, как начинает увереннее ходить, лучше двигать рукой. Мы разговаривали о погоде, о новостях, о детях. Никогда – о прошлом.
А потом в мою жизнь пришли перемены. Однажды в магазине увидела объявление: «Клуб танцев для людей элегантного возраста». Еще неделю ходила мимо, не решаясь позвонить. Потом все-таки набрала номер.
И теперь каждый четверг я надеваю свое лучшее платье и иду танцевать. Впервые за многие годы делаю что-то только для себя. И когда звучит музыка, я кружусь в вальсе с партнером – удивительно галантным мужчиной моих лет, – то чувствую себя не одинокой женщиной с тяжелым прошлым, а просто… счастливой.
Виктор останется частью моей жизни – отцом моих детей, человеком, которого я когда-то любила. Но теперь я знаю твердо: моя история не закончилась, когда он ушел. И не началась заново, когда он вернулся. Моя история – это я сама. И только мне решать, какой будет следующая глава.
В последний раз, когда я навещала Виктора, стояла золотая осень. Он сидел на скамейке в саду дома престарелых, подставив лицо солнцу. Заметно окреп, порозовел.
– Знаешь, Лид, – сказал он, глядя куда-то вдаль, – я часто думаю, как бы сложилась наша жизнь, если бы я тогда не ушел.
Я смотрела на опавшую листву под ногами – желтую, красную, оранжевую. Яркую даже в своем увядании.
– Кто знает, Витя? Может, лучше, может, хуже. Но что толку гадать? Жизнь одна, и мы проживаем ее так, как умеем.
Он кивнул и улыбнулся – тепло, без прежней горечи.
– Тебе идет эта прическа. И платье. Ты стала… другой.
– Все мы меняемся, – пожала я плечами.
– Ты счастлива?
Я задумалась. Счастлива ли? Что вообще такое счастье?
– Да, – сказала наконец. – Пожалуй, что да.
И это была правда. Настоящая, выстраданная. Я нашла свое счастье – не в прошлом, которое нельзя изменить, не в человеке, который когда-то предал, а в себе самой. В своей способности прощать, не теряя себя. В умении чувствовать радость каждого дня, что бы ни случилось.
Когда я шла домой по осеннему парку, то вдруг поймала себя на том, что напеваю какую-то старую песню. И это было так естественно, так правильно – словно я наконец вернулась домой после долгого, трудного пути.
