— Ну и денек, думал, позвоночник в трусы осыплется, — Олег с шумом выдохнул, стягивая кроссовки. Он нарочито громко кряхтел, изображая вселенскую усталость, свойственную только шахтерам после смены или офисным работникам, которым пришлось задержаться на два часа. — Петрович совсем озверел. Говорит, пока сводные таблицы по кварталу не сведем, никто домой не пойдет. Я ему объясняю: у тестя юбилей, шестьдесят лет, жена ждет. А он мне: «Олег, бизнес не ждет». Козел.
Юлия стояла в дверном проеме кухни, скрестив руки на груди. На ней все еще было праздничное платье — темно-синее, строгое, которое она купила специально для сегодняшнего вечера. Она не переоделась, словно боялась нарушить целостность момента, который вот-вот должен был наступить.
— Значит, таблицы сводили? — тихо спросила она. Голос был ровным, без визгливых ноток, но в нем слышался странный металлический скрежет, как будто кто-то вел гвоздем по стеклу. — И как, свели?
— С горем пополам, — Олег наконец справился с обувью и выпрямился, потягиваясь до хруста в суставах. — Глаза болят, сил нет. Монитор этот старый мерцает, как стробоскоп на дискотеке. Ты чего там стоишь? Есть что пожрать? А то мы на одних сушках да кофе с обеда.
Он прошел мимо нее в ванную, стараясь не встречаться взглядом. Это была его стандартная тактика: наговорить кучу деталей, создать шумовой фон из жалоб, чтобы у собеседника не осталось времени на сомнения. Олег включил воду на полную мощность, и шум струи заполнил квартиру, создавая иллюзию бурной деятельности по смыванию трудового пота.
Юлия медленно прошла следом и встала у косяка ванной комнаты. Она смотрела на своего мужа, намыливающего руки, и видела не уставшего менеджера среднего звена, а совершенно другого человека.
Лицо Олега пылало. Это был не тот нездоровый, серый цвет лица, который приобретают люди, просидевшие двенадцать часов в душном опен-спейсе под искусственным светом ламп. Нет, его кожа была красной, натянутой и лоснящейся. Нос и скулы горели ярким, сочным пунцом — верный признак того, что человек весь день подставлял физиономию ветру и солнцу. На лбу, там, где обычно проходит линия волос или банданы, осталась белая полоска.
— Странно, — произнесла Юлия, наблюдая, как он плещет воду себе на шею. — У тебя лицо такое… обветренное. В офисе форточки открывали? Или кондиционер сломался и дул прямо в лицо ультрафиолетом?
Олег на секунду замер, но тут же фыркнул, вытираясь полотенцем. Он делал это слишком энергично, пытаясь скрыть лицо тканью.
— Да духота страшная, говорю же. Вентиляция ни к черту, окна нараспашку, сквозняк гуляет. Может, и продуло. А давление? У меня наверняка давление скакнуло от нервов. Петрович орал как резаный из-за цифр. Ты же знаешь, как я реагирую на стресс. Вспыхиваю, как спичка.
Он вышел из ванной, распространяя вокруг себя облако запахов. И это был не запах офисной пыли, бумаг или даже дешевого растворимого кофе.
Юлия втянула носом воздух. От мужа пахло специфически. Это был сложный, тяжелый букет. Смесь речной тины, въедливого дыма от костра, который не вымывается даже самым дорогим мылом с первого раза, и сладковатого, перебродившего запаха дешевого пива. Этот аромат Олег пытался замаскировать ядерной ментоловой жвачкой, которую жевал сейчас с усердием коровы на лугу, но эффект получился обратным: словно кто-то уронил мятный леденец в грязную лужу.
— Папа очень расстроился, — сказала Юлия, проходя за ним на кухню. Она села за стол, но не стала накрывать на него, как делала обычно. Стол был пуст. Девственно чист. Ни тарелки с ужином, ни вилки. — Он ждал тебя. Первый тост хотел сказать за зятя. Спрашивал, неужели работа важнее семьи.
Олег открыл холодильник и, не найдя там готового ужина на видном месте, раздраженно хлопнул дверцей. Он достал кусок колбасы и вгрызся в него прямо так, без хлеба.
— Юль, ну не начинай, а? — он говорил с набитым ртом, роняя крошки на пол. — Я что, на курорте был? Я деньги зарабатывал. Чтобы мы могли ипотеку платить, чтобы ты свои платья покупала. Твой папа — пенсионер, ему легко рассуждать о важности семьи. А мне карьеру строить надо. Или ты хотела, чтобы я Петровича послал и меня уволили? Тогда бы мы на юбилее не коньяк пили, а воду из-под крана.
Он чувствовал себя хозяином положения. В его картине мира он был добытчиком, героем, который пострадал ради общего блага, а жена сейчас должна была включить режим сочувствия и метнуться жарить котлеты. Его раздражало, что она просто сидит и смотрит. Смотрит холодно, изучающе, словно под микроскопом.
— А я думала, ты скажешь, что отчет был настолько сложный, что тебе пришлось даже телефон отключить, — Юлия положила ладони на стол. Ее пальцы не дрожали. Она была спокойна, как патологоанатом перед вскрытием. — Я звонила тебе три раза. В пять, в семь и в восемь вечера.
— Связь в офисе не ловит, — отмахнулся Олег, доставая из шкафчика банку пива, которую припрятал там «на черный день». Щелчок открываемой жестянки прозвучал в тишине кухни как выстрел. — В переговорной стены экранируют. Я же говорю — аврал. Телефон вообще в куртке валялся.
Он сделал большой глоток, блаженно зажмурился и откинулся на спинку стула. Алкоголь мгновенно ударил в голову, расслабляя и развязывая язык. Ему казалось, что он проскочил. Что жена, как обычно, поворчит и успокоится. Ну, подумаешь, рыбалка вместо скучных посиделок с родственниками. Он же мужик, ему нужна разгрузка.
— А руки? — спросила Юлия, кивнув на его пальцы, сжимающие банку.
Олег посмотрел на свои руки. Под ногтями чернела грязь — не офисная пыль от клавиатуры, а жирная, въедливая земля, смешанная с рыбьей слизью. На костяшке указательного пальца была свежая ссадина, а на подушечке большого пальца виднелся след от лески — характерный порез.
— Что руки? — он попытался спрятать ладонь под стол, но было поздно. — Тонер в принтере менял. Картридж потек. Весь перемазался, еле отмыл. Говорю же, день — поганый.
Юлия медленно покачала головой. В ее взгляде не было жалости. Там было что-то другое, чего Олег в своем пьяном самодовольстве пока не мог разглядеть. Это было абсолютное, окончательное понимание.
— Тонер, значит… — протянула она. — Черный, жирный тонер, который пахнет костром и чешуей. Знаешь, Олег, я, может быть, и не разбираюсь в сводных таблицах, но я выросла в семье рыбака. Мой отец каждые выходные возвращался с реки. И я этот запах узнаю из тысячи. Ты не в офисе был.
Олег напрягся. Благодушное настроение начало испаряться.
— Ты что, меня нюхать будешь? — огрызнулся он. — Ищейку включила? Я пришел домой, уставший как собака, а мне тут допрос устраивают. Может, мне еще дыхнуть тебе? Или анализы сдать?
— Не надо анализов, — Юлия достала из кармана платья смартфон. Экран загорелся ярким светом, освещая ее лицо снизу, делая его похожим на маску. — Я уже все анализы получила. В сторис.
— Посмотри, — тихо сказала Юлия, разворачивая экран к нему. — Просто посмотри на это.
На ярком дисплее, ослепляющем в полумраке кухни, застыла фотография. На ней Олег, живой, румяный и счастливый, стоял в обнимку с двумя друзьями на фоне закатной реки. В одной руке он держал початую банку пива, точно такую же, какая сейчас стояла перед ним на столе, а в другой, высоко подняв над головой, сжимал огромную, хищно скалящуюся рыбину. Подпись под фото, украшенная смайликами огня и волн, гласила: «Лучший день за месяц! Щука на 5 кг! Работа не волк, в лес не убежит, а вот клев пропустить нельзя!»
Олег прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд. Секунду он молчал, переваривая информацию. Потом его лицо искривилось в гримасе досады — не стыда, а именно досады пойманного школьника, который забыл стереть следы преступления.
— Это Димон выложил, урод, — пробормотал он, потирая переносицу. — Я же просил его не отмечать меня. Вот язык у человека без костей, а пальцы…
— Это всё, что ты можешь сказать? — Юлия опустила телефон, но экран не погасила. Свет от него падал на столешницу, высвечивая каждую крошку.
— А что ещё ты хочешь услышать?
— Ты отказался ехать со мной к моим родителям на юбилей отца, сославшись на срочную работу, а сам поехал на рыбалку с друзьями и выкладываешь фото с щукой! Ты соврал мне, чтобы не общаться с моей семьей, Олег!
Олег шумно выдохнул, отставил банку и посмотрел на жену. В его взгляде больше не было попытки оправдаться «отчетом». Маска слетела, обнажив раздраженную, агрессивную усталость человека, которому мешают наслаждаться жизнью.
— Да, соврал! — рявкнул он, ударив ладонью по столу так, что банка подпрыгнула, расплескав пену. — Соврал! А что мне оставалось делать? Сказать тебе правду? «Юля, я не хочу ехать к твоему отцу, потому что там скука смертная»? Ты бы мне мозг чайной ложкой выела! Началось бы: «Как так, папа обидится, это неуважение, мы же семья!»
Он вскочил со стула, прошелся по тесной кухне, размахивая руками. Его тень металась по стенам, огромная и ломаная.
— Я пашу как проклятый, Юля! Я имею право на один нормальный выходной? Не сидеть за столом с кучей пенсионеров, слушая в сотый раз истории про то, как твой батя в восемьдесят пятом году жигули чинил, а поехать на природу! Подышать воздухом, поорать песни, рыбу половить! Я человек, а не придаток к твоей родне!
Юлия смотрела на него, и внутри у неё что-то медленно умирало. Не любовь, нет — любовь умерла, наверное, еще когда он проигнорировал ее звонки. Умирало уважение. Она видела перед собой взрослого мужчину, который вел себя как капризный подросток, уверенный в своей безнаказанности.
— Ты мог просто сказать, — произнесла она ледяным тоном. — Ты мог сказать: «Юля, я устал, я хочу на рыбалку». Мы бы обсудили это. Я бы поехала одна, но без этого спектакля. Без лжи про отчет, без притворства. Ты заставил меня чувствовать вину, Олег. Я весь вечер сидела там, как на иголках, думала, как ты тут бедный, голодный, над цифрами корпишь. Я кусок торта тебе привезла, думала порадовать. А ты в это время ржал с Димоном и пиво глушил.
— Ой, не надо делать из себя святую мученицу! — Олег скривился, изображая её интонацию. — «Вину она чувствовала». Да ты просто душнила, Юль! Ты всегда всё усложняешь. Если бы я сказал правду, ты бы неделю со мной не разговаривала. Ты бы ходила с таким лицом, будто я твоего кота убил. Я выбрал меньшее из зол. Ложь во спасение, слышала такое? Я берег твои нервы!
— Мои нервы? — переспросила она, поднимаясь. — Или свою задницу? Ты просто трус, Олег. Ты побоялся сказать мне в глаза, что тебе плевать на моего отца. Тебе проще было соврать и свалить в кусты, точнее, в камыши.
Она подошла к окну, отвернувшись от него. За стеклом горели огни ночного города — чужие, далекие жизни, где, возможно, тоже врали, но, может быть, делали это не так мерзко и дешево.
— И вообще, — голос Олега стал громче, увереннее. Он почувствовал, что лучшая защита — это нападение. — Что такого особенного в этом юбилее? Шестьдесят лет — не сто. Еще успею я твоего папу поздравить. Подарок мы купили? Купили. Деньги я дал? Дал. Хорошие деньги, между прочим, спиннинг себе новый не купил из-за этого подарка. Так что мой сыновний долг исполнен. А присутствие моей тушки за столом необязательно. Им там и без меня весело было, под баян петь.
— Деньги ты дал… — эхом повторила Юлия. — Ты думаешь, всё измеряется деньгами? Папа ждал тебя не из-за подарка. Он тебя сыном называет. Называл. Он всем гостям говорил: «Олежка сейчас на важном проекте, он у нас голова». Он гордился тобой. А ты в это время щуку за хвост дергал и врал.
— Да хватит давить на жалость! — Олег снова сел и потянулся к банке. — Гордился он… Ему просто нужны свободные уши. Я устал быть хорошим для всех. Я хочу жить свою жизнь, понятно тебе? Свою! А не жизнь твоих родителей. Ты меня в этот клан затянула, и я должен по стойке смирно ходить? Нет уж. Я мужик, я зарабатываю, я решаю, где и как мне отдыхать.
Он сделал жадный глоток, пена осталась на его верхней губе.
— И вообще, скажи спасибо, что я дома ночую, а не в бане с девками, как некоторые. Я на рыбалке был! На безобидной рыбалке! А ты устроила трагедию мирового масштаба. Сторис она увидела… Ну увидела и увидела. Пролистай и забудь. Умная жена промолчала бы. Встретила бы мужа, накормила, спать уложила. А ты? Скандал на ровном месте.
Юлия повернулась к нему. Её лицо было бледным, в глазах стояли сухие слезы обиды, но голос окреп.
— Умная жена — это та, которая позволяет вытирать об себя ноги? Та, которая глотает ложь ложками и просит добавки? Ты перепутал, Олег. Это не умная жена. Это удобная мебель. А я не мебель. И мои родители — не «куча пенсионеров». Это люди, которые приняли тебя, когда у тебя ни гроша за душой не было. Забыл, кто нам на первый взнос добавил? Забыл, кто тебя с врачами сводил, когда у тебя спину прихватило?
— Опять ты старые счета достаешь! — взвыл Олег, закатывая глаза. — Ну помогли, и что? Я теперь до гроба должен им кланяться? Я, может, потому и поехал на рыбалку, чтобы не чувствовать себя вечным должником!
Он смотрел на неё с вызовом, раскрасневшийся, наглый, уверенный в своей правоте. В этой уверенности было что-то пугающее. Он искренне не понимал, в чем проблема. Для него ложь была инструментом комфорта, а рыбалка — заслуженной наградой. А Юля со своими чувствами была просто досадной помехой, сбоем в его идеально выстроенной схеме выходного дня.
— Значит, счета? — Олег криво усмехнулся, опрокидывая в себя остатки пива. Жестянка жалобно хрустнула в его кулаке, превращаясь в бесформенный кусок алюминия. Он швырнул её в сторону мусорного ведра, но промахнулся. Банка с глухим стуком ударилась о плинтус и откатилась под стол. — Ты опять за своё? Кто кому и сколько должен?
Он полез в пакет, стоящий у его ног, и с громким шелестом выудил оттуда следующую банку. Пшик открываемого клапана прозвучал как плевок в лицо всей этой напряженной атмосфере. Олег пил не потому, что хотел пить, а чтобы показать: этот разговор для него — лишь досадная помеха между глотками.
— Давай начистоту, Юля, раз уж мы сорвали пломбы, — он откинулся на спинку стула, широко расставив ноги, занимая собой половину крошечной кухни. Его лицо, распаренное алкоголем и ветром, выражало сейчас лишь глубокое, высокомерное презрение. — Ты правда думаешь, что мне интересно слушать, как твой дядя Вася в пятый раз рассказывает про свой радикулит? Или как твоя тётка учит нас жить, хотя сама три раза разведена? Это не семья, Юля. Это цирк уродов. И я устал покупать билеты в первый ряд.
Юлия стояла неподвижно, словно превратившись в соляной столп. Каждое его слово падало тяжело, как камень, разбивая витрину их совместной жизни, за которой, как оказалось, была пустота.
— Ты называешь моих родных уродами? — тихо спросила она.
— Я называю вещи своими именами! — гаркнул Олег. — Тосты эти их дебильные… «Чтоб стоял и деньги были»! Верх остроумия! А подарки? Этот набор полотенец на Новый год? Серьезно? Я зарабатываю двести тысяч в месяц, Юля! Мне не нужны их ссаные полотенца! Мне не нужны их огурцы соленые, от которых потом изжога три дня! Я терпел это пять лет. Пять лет я улыбался, кивал и ел этот майонезный салат, от которого воротит. Хватит.
Он сделал огромный глоток, пена потекла по подбородку, но он даже не вытер её, глядя на жену мутными, злыми глазами.
— И знаешь что? — он подался вперед, понизив голос до заговорщического шепота, в котором сквозил яд. — Это ведь не первый раз. Ты думаешь, прошлой весной, когда мы должны были ехать копать картошку, у меня правда спину прихватило? Я тогда три дня лежал, стонал, ты мне мазью поясницу натирала… А я просто не хотел ехать! Я здоровый лось, Юля! Ничего у меня не болело. Я лежал и смотрел сериалы, пока ты там горбатилась на грядках. А позапрошлый Новый год? «Аврал на работе»? Я в бане был с пацанами! Парился, пил коньяк и радовался, что не слышу боя курантов под речь президента в вашей душной хрущевке!
Юлия почувствовала, как пол уходит из-под ног. Воспоминания проносились перед глазами, как кадры кинопленки, которую вдруг начали крутить в правильном фокусе. Его внезапные болезни, срочные командировки, поломки машины прямо перед семейными праздниками… Всё это было ложью. Громадным, многоэтажным зданием лжи, которое он строил годами, а она, наивная дура, подносила ему кирпичи в виде своей заботы и лекарств.
— Ты… ты всё это время врал? — прошептала она. — Даже когда я плакала, что мне тяжело одной ехать, ты лежал и смеялся надо мной?
— Я не смеялся, я отдыхал! — отрезал Олег. — И имею на это полное право. Посмотри на эту квартиру. Ремонт кто сделал? Я. Машину твою кто обслуживает? Я. В отпуск в Турцию кто путевки купил? Я. Я покупаю твой комфорт, Юля. Я приношу мамонта в пещеру. И это дает мне право не участвовать в твоих племенных плясках. Моя задача — обеспечить. Твоя задача — не капать мне на мозги и создать уют. А ты вместо этого тащишь меня в своё болото.
Он говорил убежденно, с жаром, искренне веря в свою правоту. В его мире деньги были индульгенцией. Они отпускали любые грехи, оправдывали любое скотство. Он купил право быть мразью, оплатил его по безналу и теперь требовал чек.
— Так что не делай такие большие глаза, — Олег снова приложился к банке. — Я нормальный мужик. У других вон любовницы, дети на стороне, ставки, долги. А я всего лишь на рыбалку съездил! Радоваться должна, что мужик с рыбой пришел, а не с триппером. Почистила бы щуку, ухи бы сварила, посидели бы нормально. Нет же, надо драму устроить. «Ты меня не уважаешь»… Да за что уважать-то? За то, что ты без папочкиного одобрения шагу ступить не можешь? Взрослей, Юля. Тебе тридцать лет, а ты все дочка. А мне жена нужна, а не папина дочка.
Он с грохотом поставил банку на стол, оставляя мокрый круг на поверхности.
— Короче, так. Тема закрыта. Я иду спать. Утром чтоб щука была разделана, я котлет хочу. И матери своей позвони, скажи, что у меня… ну, не знаю, понос был, придумай сама что-нибудь правдоподобное. Ты же умная баба, когда хочешь.
Олег тяжело поднялся, опираясь рукой о стол. Его качнуло, но он устоял. Он смотрел на Юлю сверху вниз, ожидая привычной покорности. Он ждал, что она сейчас надует губы, поплачет в ванной, а утром всё будет как раньше. Ведь он — кормилец. Куда она денется с подводной лодки?
Но Юля не плакала. Она смотрела на него с каким-то странным, почти медицинским интересом, словно видела, как под кожей у него шевелятся черви. Внутри у неё стало тихо и пусто, как в выжженной степи. Исчезла обида, исчезла злость. Осталась только брезгливость — липкая, холодная брезгливость к существу, которое стояло перед ней и требовало котлет.
— Ты закончил? — спросила она. Голос её был сухим и ломким, как осенний лист.
— Закончил, — буркнул Олег, направляясь к выходу из кухни. — Постели мне в зале, я храпеть буду, устал.
Он прошел мимо неё, задев плечом, распространяя запах перегара и самоуверенности. Он даже не оглянулся. Он был уверен, что победил, задавил авторитетом, поставил бабу на место. Он не знал, что победа эта была пирровой, и что поле битвы уже заминировано.
— Стоять, — произнесла Юлия.
Она не повысила голос. Она не крикнула. Это было короткое, плоское слово, упавшее в кухонную тишину как гильотина. Олег, уже занесший ногу для шага в коридор, замер. В этом «стоять» было столько ледяного спокойствия, что его пьяный мозг, настроенный на истерику или покорность, дал сбой. Он медленно обернулся, на бычьей шее вздулась вена.
— Чего? — он скривил губы. — Ты мне команды давать вздумала? Командовать будешь в своем отделе кадров, или где ты там бумажки перекладываешь. А дома начальник я.
— Ты не начальник, Олег. Ты — квартирант, которому я больше не хочу продлевать аренду, — Юлия прошла к двери, перекрывая ему путь в спальню. Она смотрела не на него, а сквозь него, словно на стене за его спиной было написано что-то более интересное. — Никаких котлет не будет. И постели в зале не будет. Забирай свою рыбу, забирай свои снасти и выметайся.
Олег расхохотался. Это был лающий, неприятный смех человека, который уверен, что мир вращается вокруг его кошелька.
— Ты серьезно? Выгоняешь меня? Из моей же хаты? — он ткнул себя пальцем в грудь. — Ты не охренела, дорогая? Да ты без меня загнешься через месяц. Кто тебе ипотеку закроет? Папа твой на пенсию? Или сама пойдешь полы мыть по вечерам?
— Квартира общая, Олег. И платим мы пополам, просто ты любишь округлять свои заслуги, — отчеканила она. — Но дело даже не в этом. Ты сказал, что покупал мой комфорт? Что ты платил за право не быть частью моей семьи, врать мне в лицо и считать меня идиоткой? Хорошо. Сделка расторгнута. Я возвращаю тебе твои деньги — в виде свободы. Вали. Вали к Димону, в сауну, на реку, мне плевать. Но спать в одной квартире с человеком, который меня презирает, я не буду.
Олег сделал шаг к ней. Его лицо потемнело, благодушие исчезло. Теперь перед ней стоял тот самый «мужик», о котором он так любил говорить — тяжелый, агрессивный и злой.
— Ты сейчас отойдешь, — прорычал он, нависая над ней. — И мы забудем этот бред. Ты просто перегрелась. У тебя ПМС или что там еще у баб бывает. Я устал, я пьян, и я хочу спать. Не беси меня, Юля.
Юлия не шелохнулась. Страха не было. Было только отвращение — густое, как мазут. Она видела перед собой не мужа, а чужого, неприятного мужика, от которого несет тиной и перегаром.
— А я не спрашиваю, чего ты хочешь, — она пнула ногой пакет с рыбой, который он оставил у порога. Пакет мокро чавкнул и поехал по плитке, оставляя грязный, слизистый след. Из горловины высунулась оскаленная щучья пасть с мутными глазами. — Забирай свой трофей. Это единственное, что у тебя сегодня настоящее. Твоя дохлая рыба. Она тебе подходит больше, чем я. Такая же холодная и скользкая.
Олег посмотрел на щуку, потом на жену. В его глазах мелькнуло что-то похожее на осознание. Она не шутила. Она не пыталась набить себе цену. Она действительно его вышвыривала.
— Ах ты стерва… — прошипел он. — Я для неё всё, я жилы рвал… А ты меня из-за какой-то рыбалки на улицу? В ночь?
— Не из-за рыбалки, Олег. И даже не из-за лжи. А из-за того, что ты меня за человека не считаешь. Ты же сам сказал — я для тебя мебель. Удобная функция. Прислуга, которая должна молчать и улыбаться, пока барин гуляет. Так вот, у мебели выросли зубы.
Она резко распахнула входную дверь. Холодный воздух с лестничной клетки ворвался в душную, пропитанную ложью квартиру.
— Вон, — сказала она.
— Ты пожалеешь, — Олег схватил пакет с рыбой. Сквозь полиэтилен проступила кровь. — Ты приползешь ко мне, Юля. Будешь умолять, чтобы я вернулся. Но я хрен вернусь. Оставайся со своими нищими родственничками, гнийте тут в своем болоте.
Он схватил с вешалки куртку, даже не надев её, просто скомкал в руках. Он чувствовал себя униженным, и это чувство жгло его изнутри, требуя выхода.
— Ключи, — Юлия протянула ладонь.
— Что? — он замер на пороге.
— Ключи от квартиры положи на тумбочку. Сейчас.
Олег с ненавистью швырнул связку ключей на пол. Звон металла о плитку прозвучал как финальный гонг.
— Подавись ты этой квартирой! — крикнул он, выходя на лестничную площадку. — Я себе завтра пентхаус сниму! А ты будешь локти кусать! Дура набитая!
— Вещи заберешь у консьержа, — бросила она ему в спину. — Завтра до обеда соберу всё в чемоданы и спущу вниз. Если не заберешь до вечера — попрошу выставить на помойку. Там им самое место. Вместе с твоими удочками и твоим эго.
— Да пошла ты! — заорал Олег, и его голос эхом отразился от бетонных стен подъезда. Соседи за дверями наверняка прильнули к глазкам, жадно ловя каждое слово, но Юле было все равно.
Она с силой захлопнула дверь перед его носом. Щелкнул замок. Потом второй. Потом она накинула цепочку.
В квартире наступила тишина. Та самая, которой она боялась весь вечер, но сейчас эта тишина не давила. Она была чистой. Юля посмотрела на грязный след от пакета с рыбой на полу. Завтра она его вымоет. Завтра она вымоет всю квартиру, выстирает шторы, чтобы вытравить этот запах речной тины и дешевого мужского одеколона.
Она подошла к зеркалу в прихожей. Из стекла на неё смотрела уставшая женщина с размазанной тушью, но в глазах больше не было вопроса «что я сделала не так?». Там была пустота, готовая заполниться чем-то новым.
Телефон в кармане звякнул. Наверное, Олег прислал очередную порцию оскорблений или угроз про развод и раздел имущества. Юля достала смартфон, не читая, заблокировала номер мужа и швырнула гаджет на диван.
— С днем рождения, папа, — тихо сказала она в пустоту. — Кажется, я только что сделала себе самый лучший подарок…
