— Они сказали да! Рома, ты слышишь? Да! Я буду руководить питерским филиалом!
Алина влетела в квартиру, как шаровая молния, едва не сбив с ног мужа, который как раз выходил из комнаты. Она сбросила на пол сумку, туфли полетели в разные стороны. Её лицо горело, глаза сияли так ярко, что, казалось, могли осветить весь этот тусклый, предвечерний коридор. Она вцепилась в его плечи, встряхнула, не в силах сдержать шквал эмоций, который рвался из неё наружу. Десять лет. Десять лет она ползла по этой карьерной лестнице, оттачивая навыки, работая по выходным, пробивая тот самый стеклянный потолок, о котором так любят писать в глянцевых журналах. И вот он, результат. Не просто повышение. Директорская должность. Собственный проект с нуля в городе, о котором она мечтала.
Рома обнял её, но объятие вышло каким-то вялым, механическим. Он похлопал её по спине, изобразил улыбку, которая не дошла до глаз.
— Вот это да, Алин. Поздравляю. Я всегда в тебя верил.
Но в его голосе не было ни капли той искрящейся радости, которая переполняла её. Он отодвинул её от себя, прошёл на кухню, налил стакан воды. Алина, не замечая этого, шла за ним по пятам, продолжая тараторить.
— Это же невероятно! Отдельный кабинет с видом на Неву! Я уже видела фотографии. Полный карт-бланш на формирование команды. Они доверяют мне! Понимаешь? После стольких лет… Я думала, это никогда не случится! Нам нужно собирать вещи, Рома! Я уже присмотрела квартиры рядом с офисом, там такие красивые дома…
Он поставил стакан на стол, и звук получился слишком громким. Он медленно повернулся к ней, и на его лице было то самое выражение, которое Алина научилась ненавидеть — смесь вселенской скорби и укоризны. Выражение мученика, который вынужден сообщить плохие новости.
— Алина, подожди. Не торопись так. Есть одна проблема.
Яркий, звенящий шар её счастья внутри мгновенно сдулся, оставив после себя холодную, неприятную пустоту.
— Какая ещё проблема? Рома, это шанс всей жизни! Таких больше не будет!
— Моя мама, — его голос стал тихим, вкрадчивым. — Я как раз сегодня у неё был. Ей совсем плохо. Давление скачет, сердце прихватывает каждый день. Врач сказал, нужен постоянный присмотр. Ей нельзя оставаться одной ни на минуту.
Алина смотрела на него, и её мозг лихорадочно искал решение. Она была менеджером до мозга костей, для неё не существовало безвыходных ситуаций, были только плохо проработанные задачи.
— Так… Мы наймём сиделку. Лучшую! Я смогу себе это позволить. Или… или перевезём её к нам в Питер! Купим ей квартиру рядом, она будет под присмотром, смена климата, новые впечатления…
Рома покачал головой, и в его взгляде появилась та самая отеческая снисходительность, будто он разговаривал с неразумным ребёнком.
— Алинка, ну какая сиделка? Ты же знаешь маму. Она чужого человека на порог не пустит. Она будет нервничать, давление подскочит ещё выше. А перевозить? Ты хочешь сорвать с места пожилого, больного человека? Сменить ей всех врачей, к которым она ходила десятилетиями? Это же просто эгоизм. Мы её так в могилу сведём.
Каждое его слово было идеально выверенным, точным ударом по её аргументам. Он не кричал, не запрещал. Он давил на её совесть, на чувство долга, выставляя её прагматичные решения верхом бездушия.
— Но… Вера же есть! Твоя сестра! Она может…
— У Веры трое детей и муж-алкоголик, — отрезал он. — Ей своих проблем хватает. Я единственный сын, Алина. Это мой долг. Я не могу просто взять и бросить её здесь умирать в одиночестве. Извини, но есть вещи поважнее карьеры.
Он подошёл и снова обнял её. На этот раз его объятия были крепкими, почти удушающими. Он гладил её по волосам, шептал какие-то успокаивающие слова. А она стояла, как деревянная кукла, и чувствовала, как мечта её жизни, такая яркая и близкая всего десять минут назад, утекает сквозь пальцы. Он не оставил ей выбора. Любой её протест теперь выглядел бы как желание построить карьеру на костях его умирающей матери. Он сделал её заложницей своего благородства.
— Хорошо, — сказала она тихо, и её собственный голос показался ей чужим. — Я… я им откажу. Скажу, что изменились семейные обстоятельства.
Он прижал её ещё крепче.
— Я знал, что ты поймёшь. Ты у меня самая лучшая. Мы справимся. Всё будет хорошо.
Но Алина уже знала, что хорошо уже не будет. Никогда. В этот вечер она похоронила не просто должность. Она похоронила часть себя.
Прошло два месяца. Два месяца, которые покрыли жизнь Алины тонкой серой плёнкой, как пыль — старую мебель. Её амбиции, её драйв, её жажда свершений — всё это было аккуратно упаковано и убрано на самую дальнюю антресоль души. Она ходила на работу, выполняла свои обязанности, участвовала в совещаниях. Но огонь погас. Проекты, которые раньше казались ей интересными вызовами, теперь превратились в безвкусную жвачку, которую нужно было механически перемалывать с девяти до шести. Она смотрела на своего начальника, занявшего то самое место, которое должно было стать её, и не чувствовала ничего, кроме глухого, ноющего безразличия.
Рома, наоборот, расцвёл. Он окружил её такой заботой, что от неё временами становилось тошно. Он начал готовить ужины, встречал её с работы, постоянно спрашивал, как прошёл её день, не устала ли она. Эта суетливая предупредительность была похожа на попытку задобрить хищника, которого ты сам запер в клетке. Он регулярно ездил к матери, привозил ей продукты и лекарства. Возвращался всегда с одним и тем же усталым, но благородным выражением лица.
— Опять давление под двести, — вздыхал он, разуваясь в коридоре. — Еле сбил. Говорит, сердце колет, в груди жжёт. Я ей новые таблетки привёз, вроде получше стало. Лежит, не встаёт почти.
Алина кивала, не отрываясь от экрана ноутбука. Она слушала эти отчёты, как сводки погоды. Сухо, безэмоционально. Мир сузился до размеров их квартиры и его рассказов о болезнях Валентины Петровны. Иногда свекровь звонила, и Алина слышала её слабый, жалующийся голос в трубке. Голос больного, измученного человека, который держит её сына, а значит, и её саму, на коротком поводке сыновнего долга. Жертва была принесена. Алтарь требовал регулярного подтверждения своей значимости.
Вечер пятницы ничем не отличался от десятков других таких же вечеров. Рома уехал к матери — «завезти специальный тонометр, который сам меряет через каждые полчаса». Алина сидела на диване, бесцельно листая ленту соцсети на телефоне. Коллеги, одноклассники, дальние родственники. Фотографии детей, отпусков, новых машин. Жизнь других людей текла, бурлила, менялась. Её жизнь стояла на паузе.
Палец механически скроллил экран, пока не замер на одной из фотографий. Её опубликовала какая-то троюродная сестра Ромы из Саратова, которую Алина видела один раз на свадьбе. Групповой снимок. Несколько женщин возраста Валентины Петровны, в ярких летних платьях, сидят за столиком уличного кафе. За их спинами — пальмы и ослепительно-синее море. В центре, обнимая двух подруг, сияя белозубой улыбкой и держа в руке бокал с чем-то оранжевым и украшенным долькой апельсина, сидела её свекровь. Загорелая, счастливая, абсолютно здоровая. Подпись под фото, набранная весёлыми разноцветными буквами, гласила: «Мамочка и её подружки на заслуженном отдыхе! Турция, Алания, отель „Санрайз“! Зажигаем!»
Внутри Алины что-то с грохотом обрушилось. Не было ни шока, ни гнева. Было только оглушительное, ледяное понимание. Она увеличила фото. Да, это она. Валентина Петровна. Та самая, которая «лежит, не встаёт почти» и у которой «сердце колет». Вот она, прихлёбывает свой коктейль, и в её глазах плещется такое веселье, какого Алина не видела у неё за все годы их знакомства.
Она не стала закрывать приложение. Она не бросила телефон. С хирургической точностью, без единого лишнего движения, она сделала скриншот. Потом ещё один, с другого ракурса, где её «умирающая» свекровь позировала в обнимку с аниматором в костюме попугая. Она сохранила их в отдельную папку. Затем отложила телефон на журнальный столик, встала, прошла на кухню и поставила чайник. Она действовала спокойно и методично. Вся та энергия, которую она похоронила два месяца назад, вернулась. Но теперь это была другая энергия. Не созидательная. А разрушительная. Холодная, острая и абсолютно беспощадная. Она села за кухонный стол и стала ждать. Ждать мужа, вернувшегося от постели своей больной матери.
Рома вошёл в квартиру около девяти, шурша пакетом из супермаркета. На его лице застыло привычное выражение благородной усталости. Он поставил пакет на пол в коридоре и начал расшнуровывать ботинки, готовясь выдать очередную сводку с полей материнского здоровья.
— Фух, еле добрался. Пробки — ужас. Мама сегодня совсем расклеилась, представляешь? Даже суп не доела. Говорит, аппетита нет, и в груди опять…
Он осёкся на полуслове. Алина не вышла встречать его в коридор. Она сидела за кухонным столом, идеально прямая, и смотрела на него. В её взгляде не было ни тени сочувствия или интереса. Только холодная, отстранённая внимательность хирурга, изучающего опухоль перед операцией. На столе перед ней лежал её телефон, экраном вверх.
— Что-то случилось? — он с деланной обеспокоенностью прошёл на кухню.
Она не ответила. Просто молча пододвинула телефон к нему через стол. Он наклонился, вглядываясь в яркий экран. Секунду его лицо выражало недоумение. Затем оно начало меняться. Краска медленно отхлынула, оставляя сероватый, нездоровый оттенок. Уголки губ, растянутые в заготовленной улыбке, поползли вниз. Он смотрел на сияющее лицо своей матери, на пальмы, на бокал с коктейлем, и его собственное лицо превращалось в маску паники.
— Это… — он поднял на неё растерянный взгляд, лихорадочно пытаясь сообразить. — Алин, это… это сюрприз! Да! Вера нашла горящую путёвку, буквально за копейки. Они решили маму встряхнуть, сменить обстановку. Врачи ведь говорят, что положительные эмоции… это лучшее лекарство! Я хотел тебе сказать, честно! Просто… хотел сделать сюрприз.
Его голос звучал фальшиво и неуверенно. Слова путались, он явно выдумывал на ходу, и ложь эта была настолько неуклюжей и прозрачной, что вызывала чувство брезгливости. Алина смотрела на него, не мигая. Она дала ему договорить, донести до конца этот жалкий лепет. А потом её голос, ровный и лишённый всяких эмоций, разрезал кухонную тишину.
— Какой сюрприз, Рома? — спросила она так тихо, что ему пришлось напрячься, чтобы расслышать. — Сюрприз в чём? В том, что твоя «умирающая» мать пьёт апероль на турецком пляже? Или в том, что ты два месяца подряд разыгрывал передо мной этот спектакль?
Она взяла телефон и медленно, с унизительной наглядностью, пролистала на другое фото. Где Валентина Петровна, вся в блёстках, отплясывала на вечерней анимации.
— Ты отказался от переезда в другой город, потому что твоей маме нужна была помощь? Рома, твоя мама сейчас шлёт тебе привет из Турции! Вот, смотри фото! Так что рассказывай, почему я из-за твоей лжи должна была похоронить свою карьеру?
Это был не вопрос. Это было обвинение, зачитанное ледяным тоном прокурора. Вся его напускная забота, все его вздохи и жалобы, вся эта конструкция из лжи и манипуляций рухнула в один момент, погребая его под своими обломками.
— Алина, я… Я не хотел тебя расстраивать! Я боялся, что ты… Я просто не хотел переезжать! Мне здесь нравится, у меня тут всё — друзья, работа… Я думал, мы можем быть счастливы и здесь!
Он перешёл от неуклюжей лжи к жалкой правде, и это было ещё отвратительнее. Он не извинялся за то, что сломал ей жизнь. Он оправдывал свой эгоизм.
— Ты не хотел переезжать? — она чуть склонила голову набок, и в её глазах появился опасный блеск. — Ты, со своей бесперспективной должностью младшего менеджера и зарплатой, которой едва хватает на бензин? Ты испугался, Рома. Ты просто до смерти испугался. Испугался большого города. Испугался, что там я стану кем-то, а ты так и останешься никем. Испугался, что я буду зарабатывать в три раза больше тебя и тебе придётся жить в моей тени. Это не забота о матери. Это твой мелкий, трусливый страх. Ты не защищал её. Ты прятался за её юбкой. Ты использовал собственную мать как живой щит, чтобы удержать меня здесь, в этом болоте, на удобном для тебя поводке.
Его лицо, ещё секунду назад красное от унижения, вдруг приобрело обиженное, почти детское выражение. Он сделал шаг вперёд, выставив руки в умоляющем жесте, будто пытался физически остановить поток её холодных, режущих слов.
— Хватит, Алина. Ты говоришь так, будто я какой-то монстр. Да, я соврал! Соврал, потому что люблю тебя и не хотел тебя терять! Ты бы уехала туда, нашла бы себе новых, успешных друзей, а я… что я? Я бы остался здесь, ждал бы твоих редких звонков. Это ты эгоистка! Ты думаешь только о своей карьере, а на нашу семью тебе было наплевать!
Он пытался перевернуть ситуацию, выставить её виноватой, а себя — жертвой любви. Это был его последний, самый жалкий козырь, и он выложил его на стол с отчаянной надеждой. Но Алина даже не взглянула на эту карту. Она медленно, с каким-то отстранённым интересом, посмотрела на него, потом на его руки, протянутые к ней, и снова ему в глаза.
— Семья? — она произнесла это слово так, будто пробовала на вкус что-то протухшее. — Ты называешь семьёй эту клетку, которую ты пытался для меня построить? Ты не любишь меня, Рома. Ты любишь своё спокойствие. Своё удобство. Свою уверенность в том, что рядом с тобой есть кто-то, кто никогда не прыгнет выше твоей головы. А я собиралась прыгнуть. И это тебя напугало до смерти.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух кухни, пропитать его своим ядом. Рома молчал, раздавленный. Его аргументы закончились. Он стоял посреди кухни, жалкий и разоблачённый.
— Знаешь, что я сделала, пока ждала тебя сегодня? — её голос стал ещё тише, почти доверительным, и от этого ещё более зловещим. Она плавно развернула стоявший рядом ноутбук и открыла крышку. Экран осветил её лицо, сделав его похожим на бесстрастную маску. — Я написала им. В питерский офис. Руководителю, который делал мне предложение.
Рома вздрогнул, его глаза расширились от ужаса. Он понял, куда она клонит, и это было страшнее любых криков и обвинений.
— Я написала, что мои семейные обстоятельства, из-за которых я была вынуждена отказаться, резко изменились. Я написала, что проблема, мешавшая моему переезду, полностью и окончательно решена. Я спросила, в силе ли ещё их предложение.
Она повернула экран к нему. На нём было открыто письмо. Короткий ответ, полученный полчаса назад: «Алина, здравствуйте! Мы очень рады это слышать. Да, предложение в силе. Ждём Вас в понедельник для обсуждения деталей переезда и оформления. Добро пожаловать в команду!»
— Что… — прошептал он. — Что ты наделала?
— Я? — она закрыла ноутбук с тихим, финальным щелчком. — Я исправила твою ошибку. Свою ошибку. Я возвращаю себе свою жизнь, которую ты попытался у меня украсть. Моё предложение ещё в силе. А вот твои, Рома… твои предложения мне больше не интересны. Ни одно из них.
Она встала из-за стола. Не суетливо, не резко. Спокойно, как человек, закончивший важное, но неприятное дело. Она обошла его, направляясь к выходу из кухни. Он смотрел ей вслед, не в силах пошевелиться. Пакет с продуктами, который он принёс, одиноко стоял у стены. Кефир, хлеб, что-то для ужина. Атрибуты жизни, которой больше не было.
— А как же я? — его голос был слабым, почти неслышным. — Что будет со мной?
Алина остановилась в дверном проёме, но не обернулась. Она ответила, глядя прямо перед собой, в тёмный коридор.
— А это, Рома, теперь исключительно твоя проблема. Ты ведь так хотел самостоятельности в принятии решений. Начинай…
