— Марина! Мариночка, постой! Надо поговорить!
Голос, цепкий и неприятно знакомый, вырвал Марину из полудрёмы на ходу. Она шла домой после тяжёлой смены, растворившись в гуле вечернего города. Мысли текли лениво, касаясь планов на ужин и предвкушения тихого вечера с книгой. И этот окрик, прозвучавший слишком громко и настойчиво, был похож на скрежет металла по стеклу. Марина остановилась и медленно обернулась. В нескольких шагах от неё, тяжело дыша после короткой пробежки, стояла бывшая свекровь, Валентина Игоревна.
Год. Целый год она не видела этого лица, не слышала этого голоса. И за этот год почти забыла, как выглядит эта женщина, пытающаяся казаться моложе своих лет.
— Валентина Игоревна? — Марина произнесла её имя с холодным удивлением, не пытаясь скрыть, что эта встреча ей не доставляет ни малейшей радости.
— Мариночка, я тебя еле догнала! — выдохнула свекровь, подходя вплотную. От неё пахло смесью лака для волос и какой-то навязчивой цветочной туалетной воды. — Нам надо серьёзно поговорить. Ты должна простить Егора и принять его назад.
Марина смотрела на неё, и на мгновение ей показалось, что она ослышалась. Что шум машин, гул толпы и общая усталость сплелись в одну абсурдную слуховую галлюцинацию. Принять назад? Егора? Спустя год тишины, год, который она потратила на то, чтобы вытравить из своей жизни и памяти всё, что было связано с её неудачным замужеством. Она собирала себя по кускам, как разбитую чашку, склеивая осколки самоуважения и душевного покоя. И вот теперь, когда чашка наконец-то стояла на полке, целая и невредимая, ей предлагали снова наполнить её помоями.
— Простить? — переспросила Марина, и её голос прозвучал ровно и бесцветно. — Валентина Игоревна, мы развелись год назад. Вы вообще в своём уме?
— Ну что ты так сразу, в штыки! — замахала руками Валентина Игоревна, и её многочисленные браслеты на запястье недовольно звякнули. — Ошибся парень, с кем не бывает! Молодой, горячий… Ты же мудрее должна быть, ты женщина.
Мудрость. Марина чуть не рассмеялась ей в лицо. Её мудрость заключалась в том, чтобы вовремя вышвырнуть из своей жизни инфантильного предателя, а не в том, чтобы подбирать его после того, как он вдоволь нагулялся.
— Позвольте, я вам напомню, в чём именно «ошибся парень», раз у вас такая короткая память.
— На не надо, я же и так всё знаю и помню! Ты просто…
— Ваш Егорушка притащил пьяным девицу к нам в постель, и после этого вы просите меня принять его назад? Вы в своём уме?!
Последние слова Марина произнесла громче, чем хотела, заставив обернуться проходившую мимо пару. Она тут же понизила голос, но от этого он не стал менее жёстким.
— В нашу общую постель, Валентина Игоревна. На простыни, которые я покупала. Пока я была на сутках, зарабатывая деньги, в том числе и на то, чтобы ваш сыночек мог беззаботно «ошибаться».
Лицо свекрови на мгновение скривилось, но она быстро нашла, что ответить. Она снова замахала руками, словно отгоняя неприятные факты.
— Ну что ты сразу эти гадости вспоминаешь! Столько времени прошло! Он всё осознал! Ему плохо одному, он страдает. А у меня сейчас… — она на секунду замялась, подбирая слова, и её взгляд забегал по сторонам. — У меня сейчас личная жизнь. Мужчина появился, серьёзный. Понимаешь? А Егор дома сидит, ноет, мешает. Ну войди в положение!
Тут до Марины дошло. Окончательно и бесповоротно. Пазл сложился, и картина, открывшаяся ей, была омерзительной в своей простоте. Дело было не в страданиях Егора. И уж точно не в восстановлении «семьи». Её просто пытались использовать как камеру хранения для взрослого, неудобного ребёнка, который мешал своей матери устраивать её амурные дела. Холодная ярость накрыла Марину с головой, вытесняя остатки удивления.
— Ах, вот оно что, — протянула она медленно, с расстановкой. — Ваш сынок вам мешает строить новое счастье. И вы решили, что лучшим выходом будет снова спихнуть его мне? Гениально. Просто гениально. Так сдайте его в приют для взрослых бездельников, там ему самое место. Моя жизнь только наладилась без вашего сокровища, и я не собираюсь снова превращать её в помойку ради вашего удобства.
Марина развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Она чувствовала спиной испепеляющий взгляд бывшей свекрови, но не собиралась останавливаться. Она шла быстро, чеканя шаг по тротуарной плитке, и с каждым шагом сбрасывала с себя липкое оцепенение этой встречи. Она знала, что это не конец. Такие, как Валентина Игоревна, не отступают так просто. Но первый бой остался за ней.
Выходные не принесли облегчения. Наоборот, тишина квартиры, обычно такая желанная, теперь казалась напряжённой и зыбкой, как тонкий лёд перед ледоходом. Марина знала, что уличный разговор был лишь разведкой боем, прелюдией к чему-то более наглому и бесцеремонному. Она оказалась права. В субботу утром, когда аромат свежесваренного кофе только начал наполнять кухню, в дверь позвонили. Звонок был не коротким и вежливым, а длинным, настойчивым, требовательным, не оставляющим сомнений в том, что человек за дверью не уйдёт, пока ему не откроют.
Марина подошла к двери, заранее чувствуя, как внутри всё сжимается в холодный комок. Она посмотрела в глазок и её худшие опасения оправдались. На площадке стояла Валентина Игоревна, одетая для парадного выхода, а рядом с ней, сутулясь и пряча взгляд в пол, переминался с ноги на ногу Егор. Он выглядел так, будто его вытащили из постели, наспех одели и приволокли сюда силой. Помятая куртка, несвежая футболка, трёхдневная щетина и выражение вселенской тоски на лице.
Марина на секунду замерла, решая, что делать. Проигнорировать? Они не уйдут. Вызвать полицию? Слишком много чести и лишних хлопот. Она глубоко вздохнула, готовясь к бою, и повернула ключ в замке.
Едва дверь приоткрылась, Валентина Игоревна, не дожидаясь приглашения, решительно шагнула вперёд, буквально втискиваясь в коридор. Она не столько вошла, сколько вторглась, нарушая личное пространство Марины с энергией тарана. За руку она тащила Егора, который покорно последовал за ней, как неуклюжий баран на верёвке, так и не подняв глаз на бывшую жену.
— Мы пришли поговорить, — безапелляционно заявила свекровь, окидывая прихожую хозяйским взглядом, словно оценивая, не испортила ли Марина чего за год её отсутствия. — Нельзя такие серьёзные вопросы решать на улице, на бегу. Мы же всё-таки не чужие люди.
— Мы — чужие, — отрезала Марина, закрывая за ними дверь. Она не собиралась позволять им чувствовать себя здесь комфортно. — И все вопросы мы решили год назад. В суде. Что вам ещё нужно?
— Перестань, Мариночка! — Валентина Игоревна проигнорировала её слова и, подтолкнув сына в сторону гостиной, проследовала за ним. — Ты посмотри на него! Он же весь извёлся, исстрадался! Ночами не спит, кусок в горло не лезет. Разве можно так с человеком? Он же всё осознал, раскаялся!
Марина проследила за их траекторией. Егор остановился посреди комнаты, неловко засунув руки в карманы, и уставился на свои ботинки. Он был живой иллюстрацией слова «жалкий». И в этот момент Марина поняла, что разговаривать с его матерью бесполезно. Это был театр одного актёра, а Егор — безмолвная декорация. Она решила сломать сценарий.
Она прошла в комнату и остановилась прямо перед бывшим мужем, заставив его наконец поднять на неё взгляд. В его глазах не было раскаяния. Только глухая обида и усталость.
— Егор, — её голос был спокойным и ровным, но в этой тишине таилась угроза. — Тебе не стыдно? Припереться сюда за маминой юбкой? Ты хоть слово сам можешь сказать или она тебе и дышать скоро по команде будет приказывать?
Егор дёрнулся, его лицо залила краска.
— Я… — начал он, но его мать тут же вмешалась.
— Не дави на него! Он и так на пределе!
Но Марина не смотрела на неё. Она продолжала буравить взглядом Егора.
— Как тебе живётся на маминой шее, герой-любовник? Удобно? Кормят, поят, жалеют. А теперь вот ещё и к бывшей жене пытаются пристроить, потому что ты маминому новому ухажёру мешаешь. Достойная жизнь для мужчины. Она хоть симпатичная была, та девица? Стоила она того, чтобы вот так закончить?
Это было слишком. Последняя фраза, унизительная в своей простоте, пробила его броню. Егор взорвался.
— Ты сама виновата! — выкрикнул он, и в его голосе зазвенела истерика. — Вечно на своей работе пропадала! Вечно уставшая, недовольная! Тебе карьера была важнее, чем я! А мужику внимание нужно! Забота! А от тебя что я видел?!
Валентина Игоревна торжествующе посмотрела на Марину.
— Вот! Слышишь? Довела парня! Он к тебе со всей душой, а ты…
Но Марина её уже не слушала. Она смотрела на искажённое злобой лицо Егора и чувствовала, как последние остатки жалости к этому человеку испаряются без следа. Он не раскаялся. Он даже не понял, что натворил. Он искренне считал себя жертвой.
— Вон, — сказала она тихо, но так, что оба замолчали. — Оба. Из моей квартиры. Немедленно.
Остаток дня Марина провела в странном оцепенении, пытаясь вымыть из квартиры невидимую грязь, оставленную утренними визитёрами. Она протёрла пыль там, где её не было, переставила книги на полке, сменила полотенца в ванной. Эти механические действия помогали заглушить внутренний гул — смесь гнева, отвращения и недоумения. Она знала, что утреннее представление было лишь пробой пера. Настоящий спектакль был впереди. Она не сомневалась, что они вернутся.
И они вернулись. Вечером, когда за окном окончательно стемнело, и город зажёг миллионы огней, в дверь снова позвонили. Тот же наглый, требовательный звонок. Марина не пошла к глазку. Она и так знала, кто там. Она открыла дверь, и на этот раз на её лице не было даже тени удивления. Только холодная, тяжёлая готовность.
Они стояли на пороге, как два заговорщика перед штурмом. Валентина Игоревна сменила дневной наряд на что-то более домашнее, но её лицо было собрано в боевую гримасу. Егор стоял чуть позади, но уже не прятал взгляд. Утренняя взбучка, устроенная Мариной, и последующая материнская накачка явно пошли ему на «пользу». В его глазах читалось упрямство и обиженное самолюбие. Он пришёл не просить, а требовать.
— Мы никуда не уйдём, пока не решим вопрос, — с порога заявила Валентина Игоревна, проходя мимо Марины в квартиру так, словно та была предметом мебели. Егор последовал за ней, на этот раз увереннее, и демонстративно прошёл в центр комнаты, принимая позу оскорблённой добродетели.
— Это не ваш дом, чтобы решать, уйдёте вы или нет, — спокойно ответила Марина, закрывая дверь. Она больше не собиралась отступать. Это была её территория. Её крепость.
— Этот дом мог бы быть и его! — вскинулась свекровь, ткнув пальцем в сторону сына. — Если бы ты была нормальной женой! Ты его сломала! Своим холодом, своей вечной работой, своим высокомерием! Думала, раз москвичка с квартирой, так тебе всё можно? А парень к тебе со всей душой!
— Душа вашего парня, как мы выяснили, отлично помещается между ног любой пьяной девицы, — ледяным тоном парировала Марина. — И хватит разыгрывать эту драму. Я знаю, зачем вы пришли. Вам нужно пристроить ваше сокровище, потому что оно мешает вам развлекаться. Так что давайте без этих дешёвых театральных эффектов.
Егор, до этого молчавший, набычился и сделал шаг вперёд.
— Не смей так с моей матерью разговаривать! И вообще, я тоже сюда вкладывался!
Марина обернулась к нему и окинула его презрительным взглядом с головы до ног.
— Вкладывался? Это ты про ту криво повешенную полку в ванной? Или про диван, который ты умудрился поцарапать, пока затаскивал? Это твой вклад? Я оплачивала счета, покупала продукты, делала ремонт. А ты лежал на этом самом диване и «вкладывался» в просмотр футбольных матчей.
— Я вкладывал в наши отношения! — почти выкрикнул он. — Я душу вкладывал! А ты этого не ценила! Тебе только деньги были важны!
Это было настолько абсурдно, что Марина невольно улыбнулась. Жёсткой, злой улыбкой.
— Душу? Твоя душа — это пустой мыльный пузырь, Егор. Красиво переливается на солнце, но внутри — пустота. И лопается от первого же прикосновения.
— Прекрати его оскорблять! — взвилась Валентина Игоревна. Она подскочила к Марине, её лицо исказилось от злобы. — Ты просто эгоистка! Эгоистка, которая думает только о себе! У тебя нет ничего святого! Долг, семья, прощение — для тебя это пустые слова! Тебе наплевать, что с ним будет! Ты обязана его принять! Это твой долг как жены!
— Бывшей жены, — поправила её Марина, глядя прямо в глаза. — И мой единственный долг — перед самой собой. Долг жить так, как я хочу, а не так, как удобно вам.
И тогда Валентина Игоревна, поняв, что все её уловки и манипуляции разбиваются о стену спокойного презрения, пошла напролом. Она перешла на крик, сотрясая воздух обвинениями.
— Ты пожалеешь об этом! Ты останешься одна, никому не нужная со своим гонором! А мой сын ещё найдёт своё счастье! А ты будешь локти кусать! Ты должна. Должна нам помочь!
Марину прорвало. Весь холодный контроль, который она держала в себе весь день, вся накопленная ярость вырвались наружу одним сокрушительным потоком. Она шагнула вперёд, и теперь уже Валентина Игоревна невольно отступила.
— Ваш Егорушка притащил пьяным девицу к нам в постель, и после этого вы просите меня принять его назад? Вы в своём уме?!
Крик повис в воздухе на долю секунды, а затем рухнул, оставив после себя оглушающую, звенящую пустоту. Лицо Валентины Игоревны застыло в маске оскорблённого негодования, а Егор вжал голову в плечи, словно этот крик был физическим ударом. Они ожидали продолжения истерики, слёз, упрёков. Но вместо этого Марина сделала то, чего они не могли предвидеть: она замолчала и совершенно успокоилась.
Буря внутри неё улеглась так же внезапно, как и началась. На смену обжигающей ярости пришёл холодный, прозрачный лёд абсолютной ясности. Она больше не видела перед собой бывшую свекровь и бывшего мужа. Она видела двух отчаявшихся, жалких людей, связанных друг с другом порочной, удушающей связью, из которой они пытались выбраться за её счёт. И в этот момент она перестала их ненавидеть. Она их просто презирала.
Её голос, когда она заговорила снова, был неузнаваемо спокоен. Он был лишён всяких эмоций, и от этого звучал в тишине квартиры ещё страшнее.
— Посмотрите на себя, — тихо сказала она, обводя их обоих взглядом, который заставил бы съёжиться и более уверенных в себе людей. Сначала она посмотрела на Егора. — Просто посмотри на себя, Егор. Ты даже не мужчина. Ты приложение к своей матери. Пока ты был мне удобен, ты был моим мужем. Теперь ты стал ей неудобен, и она пытается вернуть тебя мне, как надоевшую вещь.
Ты думаешь, она тебя любит? Она любит своё удобство. И ты будешь сидеть у неё на шее, ныть, мешать, пока она не начнёт тебя тихо ненавидеть. А она начнёт, поверь. Каждый раз, когда её новый кавалер будет спотыкаться в коридоре о твои стоптанные тапки, она будет ненавидеть тебя ещё чуть-чуть больше. Ты не её сын. Ты её пожизненный приговор.
Егор открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашёл слов. Он просто смотрел на Марину, и в его глазах впервые за всё время мелькнул не гнев, а настоящий, животный страх. Она говорила не то, что он хотел услышать, а то, что он сам смутно чувствовал в глубине своей никчёмной души.
Затем Марина медленно перевела взгляд на Валентину Игоревну.
— А вы, — в её голосе не было даже намёка на уважительное «Валентина Игоревна», — вы ведь не счастья ему хотите. Вы хотите избавиться от своей главной ошибки. Вы вырастили не мужчину, а комнатную собачку, которая привыкла, что за ней убирают. И теперь эта собачка выросла, начала портить мебель и мешать вашим планам. Это ваш крест, не мой. Вы его таким сделали, вам его и нести.
Думаете, ваш новый мужчина будет в восторге от такого «бонуса» в виде взрослого инфантила? Он сбежит от вас через месяц, как только поймёт, во что вляпался. И вы снова останетесь вдвоём в своей квартире, отравляя друг другу жизнь. Он — своим нытьём, а вы — своей неустроенностью и злобой на него. И так будет всегда.
Она сделала паузу, давая словам впитаться, осесть ядовитой пылью на их сознании. Она видела, как побледнело лицо Валентины Игоревны, как дрогнули её ярко накрашенные губы. Вся её боевая спесь испарилась, оставив после себя лишь растерянную, стареющую женщину, чей примитивный план провалился с оглушительным треском.
А потом Марина сделала то, что окончательно их уничтожило. Она молча развернулась, прошла к своей сумке, стоявшей на комоде в прихожей. Не спеша открыла её, достала кошелёк. Раскрыла его, вытащила крупную, хрустящую купюру и вернулась в комнату. Она не бросила деньги им в лицо. Она подошла к журнальному столику и аккуратно положила купюру на его лакированную поверхность.
— Вот, — её голос оставался таким же ровным и безжизненным. — На такси. И на ужин вашему мальчику. Чтобы он не лёг спать голодным после такого тяжёлого дня.
Этот жест, этот спокойный, унизительный акт милосердия был страшнее любого крика. Он превратил их из разгневанных родственников в жалких просителей, в побирушек. Он провёл между ней и ими финальную, непреодолимую черту.
— А теперь оба вон, — произнесла она с той же ледяной интонацией. — Из моей квартиры. Из моей жизни. Навсегда.
Они не сказали больше ни слова. Что-то внутри них сломалось окончательно и бесповоротно. Они молча, как два побитых пса, развернулись и поплелись к выходу. Егор сутулился ещё больше, а Валентина Игоревна, казалось, постарела на десять лет. Марина не смотрела им в спины. Она слышала, как они обуваются, как неуверенно щёлкнул замок входной двери.
Когда за ними закрылась дверь, она подошла и повернула ключ в замке дважды. Она осталась одна посреди своей тихой, чистой квартиры. На душе не было ни радости, ни торжества. Только холодное, стерильное облегчение, какое бывает у хирурга после сложной, но необходимой ампутации. Болезненная часть её прошлого была отрезана. Навсегда…
