— Ну разве так чай заваривают? Это же просто кипяток с веником. Вкуса никакого, один запах химии.
Голос Раисы Сергеевны, густой и неторопливый, заполнил собой всю кухню. Он не был громким, но обладал свойством проникать повсюду, как вязкий сироп, оседая на глянцевых фасадах нового гарнитура, на хромированной поверхности чайника и на напряжённых плечах её невестки. Марина не обернулась. Она продолжала смотреть в свою чашку, словно узор из тёмных чаинок на дне белого фарфора содержал в себе ответ на какой-то очень важный, невысказанный вопрос.
— Мам, ну это бергамот, он такой… с характером, — попытался вклиниться Егор, сидящий между двух огней. Его улыбка была натянутой и виноватой. Он поёрзал на стуле, словно тот внезапно стал неудобным. — Европейский сорт, модный.
— Модный — не значит хороший, — отрезала Раиса Сергеевна, вставая из-за стола. Она двигалась по чужой кухне с уверенностью хозяйки, которая сама выбирала здесь каждую плитку. Её массивное тело в цветастом домашнем халате казалось инородным элементом в этом выверенном, минималистичном пространстве, которое Марина создавала с такой любовью. — В моё время чай был чаем. Крепкий, терпкий. А не эти ваши веники крашеные.
Она открыла один из верхних ящиков, заглянула внутCрь, недовольно цокнула языком и закрыла его с чуть большей силой, чем требовалось. Затем открыла следующий. Марина медленно подняла голову и проследила за её действиями. Её взгляд был спокойным, почти отстранённым. Так смотрят на неизбежное явление природы: на затяжной осенний дождь или на первые заморозки. Бессмысленно злиться, нужно просто переждать.
— Где у вас нормальные полотенца? — не оборачиваясь, спросила свекровь. — Этими же только пыль смахнуть можно, они же ничего не впитывают. Сплошная синтетика.
Егор снова бросился на амбразуру.
— Марин, а где у нас те, что мама дарила на новоселье? Помнишь, такие, махровые?
Марина сделала маленький глоток. Чай действительно был слишком крепким и пах навязчиво, но она заварила его именно так, потому что знала — Раисе Сергеевне он всё равно не понравится. Она могла бы заварить индийский ассам или китайский улун, но результат был бы тем же. Дело было не в чае. И не в полотенцах. И даже не в цвете стен. Дело было в самом её, Марины, существовании на этой кухне, в этой квартире, в жизни её сына.
Она молча встала, подошла к нижнему ящику комода в углу, достала стопку пушистых, безвкусных полотенец с вышитыми на них утятами — тот самый подарок — и положила на стол. Ни слова, ни взгляда в сторону свекрови. Просто механическое выполнение просьбы. Она вернулась на своё место и снова уставилась в чашку.
Раиса Сергеевна с победным видом взяла одно полотенце, одобрительно пощупала его и повесила на ручку духовки, демонстративно сняв оттуда тонкое вафельное полотенце Марины и бросив его на столешницу.
— Вот. Сразу видно — вещь. И вид у кухни стал более обжитой, домашний. А то у вас тут как в операционной, честное слово. Неуютно.
Егор нервно рассмеялся, пытаясь превратить очередную шпильку в шутку. Он посмотрел на жену, ища поддержки, но Марина словно отгородилась от них невидимой стеной. Она была здесь, за столом, но мыслями — где-то очень далеко. Она прокручивала в голове отчёты по работе, список покупок на завтра, планы на отпуск, который они так и не смогли согласовать. Всё что угодно, лишь бы не слышать этот ровный, поучающий голос, который методично, день за днём, визит за визитом, пытался разрушить её мир, перекроить его по своим лекалам. И самое страшное было то, что её муж, её опора и защита, в эти моменты превращался в послушного ассистента, подающего скальпели и зажимы.
Тишина, повисшая после водружения «правильного» полотенца, стала плотной и неуютной. Егор отчаянно искал тему для разговора, которая могла бы разрядить обстановку, вытащить их из этого болота мелких бытовых придирок. Ему казалось, что если он найдёт что-то позитивное, что-то, чем можно по-настоящему гордиться, то мать наконец смягчится и увидит в Марине не чужеродный элемент, а достойную партию для своего сына. И он нашёл. Как ему показалось, нашёл.
— Мам, а ты знаешь, Маринка-то у меня какая молодец! — выпалил он с излишним энтузиазмом, нарушая гнетущее молчание. — Ей премию годовую выписали. Огромную! Мы теперь…
Он не успел договорить, что именно «мы теперь». Взгляд, который метнула в него Марина, был острее любого ножа. Это был взгляд абсолютного, ледяного недоумения. Он взял её личную победу, её достижение, и швырнул его на стол, как козырную карту в дешёвой игре, пытаясь купить расположение матери.
Раиса Сергеевна медленно повернула голову. Мелкое недовольство по поводу чая и полотенец мгновенно испарилось с её лица. Взгляд её стал цепким, оценивающим, как у ростовщика, которому принесли в залог фамильную драгоценность. Она перестала быть просто капризной гостьей. В ней проснулся хищник, учуявший запах крупной добычи.
— Премию? — переспросила она, и в её голосе уже не было прежней вальяжности. В нём появились твёрдые, деловые нотки. — Это хорошо. Это правильно. Молодец, Мариночка. А большая — это сколько? Если не секрет, конечно.
Егор, не заметив или не захотев заметить предупреждающего сигнала от жены, с гордостью озвучил сумму. Цифра повисла в воздухе кухни, внушительная и осязаемая. Она изменила всё. Теперь речь шла не о вкусе чая, а о реальной власти, о настоящем ресурсе.
Раиса Сергеевна удовлетворённо кивнула, словно её самые смелые предположения оправдались. Она сложила руки на своей массивной груди и посмотрела на Марину уже совсем другим взглядом. Не как на невестку, а как на неразумного ребёнка, которому в руки попала опасная и ценная вещь.
— Ну, что я могу сказать. Деньги серьёзные, — начала она свой монолог, плавно и уверенно, как лектор с многолетним стажем. — А большие деньги — это большое искушение. Особенно для молодых. Сегодня сумочку захочется, завтра — туфельки, потом — в ресторан сходить, на какую-нибудь ерунду заграничную посмотреть. Так они и утекут, как вода сквозь пальцы. Не заметишь, как ничего не останется. Пустота.
Марина молчала. Она больше не смотрела в свою чашку. Теперь она смотрела прямо на мужа. Её лицо было совершенно непроницаемо, но в глубине глаз разгорался холодный, яростный огонь. Она наблюдала, как её муж, её партнёр, превращается в союзника её врага.
— Марин, ну мама же из лучших побуждений, — подхватил Егор, полностью перейдя на сторону матери. Он даже придвинул свой стул поближе к ней, физически отделяя себя от жены. — Она жизнь прожила, знает, как с финансами обращаться.
— Вот именно, — властно продолжила Раиса Сергеевна. — Мариночка, ты девочка умная, но неопытная. Отдай деньги мне. Я их на книжку положу, на своё имя, под хороший процент. Там они будут в целости и сохранности. Это же ваше будущее! На квартиру побольше, на машину, на детей. А так… растратите всё. Я же о вас забочусь. Чтобы вы потом локти не кусали.
Она протянула свою пухлую, унизанную кольцами руку через стол, словно уже была готова принять пачку наличных. Предложение, обёрнутое в слова заботы, по сути своей было ультиматумом. Требованием. Егор смотрел на Марину умоляющим взглядом. В его глазах читалась одна простая мысль: «Согласись. Просто согласись, и всё это закончится. Будет мир». Он не понимал, что для неё это был не конец, а самая настоящая капитуляция. Уничтожение всего, за что она боролась. И он только что лично вручил знамя победы в руки противника.
Рука Раисы Сергеевны так и застыла над столом — властная, требующая, не терпящая возражений. Взгляд Егора, полный трусливой мольбы, метался между матерью и женой. Он уже мысленно отдал эти деньги, уже наслаждался миром и покоем, которые наступят после этой небольшой, как ему казалось, жертвы. Вся сцена замерла в ожидании единственного слова от Марины. Слова «хорошо» или «да».
Но Марина не произнесла ни слова. Она сделала то, чего от неё не ожидал никто. Она медленно, с какой-то нечеловеческой выдержкой, допила свой остывший чай с бергамотом до последней капли. Затем она поставила чашку на блюдце. В абсолютной тишине кухни этот тихий стук фарфора прозвучал оглушительно, как удар судейского молотка, выносящего окончательный приговор.
Она встала. Не резко, не демонстративно. Её движения были плавными и экономичными, как у человека, который точно знает, что и в какой последовательности он сейчас будет делать. Она обошла стол, не удостоив взглядом ни оцепеневшего мужа, ни его застывшую в ожидании мать. Подошла к своей сумке, висевшей на спинке стула у стены. Раздался короткий, сухой звук расстёгиваемой молнии.
Её рука скрылась в сумке и появилась вновь, сжимая в пальцах тёмно-красный кожаный кошелёк. Егор следил за этими действиями с нарастающим ужасом, всё ещё не понимая, что происходит, но уже чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. Раиса Сергеевна, напротив, слегка подалась вперёд, её лицо озарила тень торжествующей улыбки. Она решила, что невестка сломалась и сейчас послушно достанет банковскую карту или пачку денег.
Марина открыла кошелёк, перебрала несколько купюр и вытащила одну-единственную, хрустящую, пахнущую свежей краской бумажку в пять тысяч рублей. Затем она вернулась к столу. Она не бросила купюру, не швырнула её с презрением. Она аккуратно, двумя пальцами, положила её на полированную поверхность стола, прямо перед свекровью. Бумажка лежала между сахарницей и вазочкой с печеньем, яркое, вызывающее пятно в центре их маленького мира.
— Вот, Раиса Сергеевна, — её голос был абсолютно спокоен. Не тихий, не громкий, а ровный, как штиль перед бурей. Он был похож не на крик, а на тонкий, идеально заточенный хирургический инструмент, который режет без боли, но до самой кости. — Это вам. На такси. И на валерьянку.
Улыбка сползла с лица свекрови. Егор открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог выдавить ни звука.
Марина на мгновение задержала на них взгляд, пустой и холодный, как объектив камеры, а затем продолжила, обращаясь уже в пустоту, словно озвучивая решение для самой себя:
— А остальные деньги я вложу. В новый замок для входной двери. От незваных советчиков.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух, пропитать собой обои и мебель. Затем медленно повернула голову и посмотрела прямо на мужа. В этот момент он перестал быть для неё любимым человеком, опорой или даже просто родственником. Он стал проблемой. Функциональным нарушением в системе её дома.
— И от тех, кто их сюда приводит.
Егор съёжился под этим взглядом. Он физически ощутил, как между ними рухнуло что-то невидимое, но невероятно важное. Он вдруг понял, что это не просто ссора из-за денег. Это было что-то гораздо большее. И он это проиграл. Окончательно и бесповоротно.
Не дожидаясь ответа, Марина развернулась и пошла в коридор. Её шаги по ламинату были чёткими и размеренными. Щёлкнул замок входной двери. Затем дверь распахнулась настежь, впуская в тёплую квартиру холодный, сырой воздух с лестничной клетки. Марина встала рядом с открытой дверью, прислонившись плечом к косяку. Она не смотрела на них. Она просто ждала. Её молчаливая поза у порога была красноречивее любых криков, проклятий и ультиматумов. Она превратила их из гостей в незваных пришельцев, которым вежливо, но твёрдо указали на выход.
Сквозняк, ворвавшийся в квартиру, был холодным и отрезвляющим. Он шевельнул лежащую на столе пятитысячную купюру, заставив её нервно трепыхаться, словно подбитую птицу. Раиса Сергеевна первой очнулась от оцепенения. Её лицо из торжествующего превратилось в багровое, искажённое яростью и оскорблённым самолюбием. Она с шумом отодвинула стул и поднялась во весь свой внушительный рост, готовая обрушить на голову невестки весь свой праведный гнев.
— Да ты что себе позволяешь, девчонка?! — загремела она, направляясь в коридор, где неподвижной статуей стояла Марина. — Ты кого из дома выгоняешь?! Мать?! Егор, ты посмотри на неё! Ты посмотри, что твоя жена вытворяет!
Егор вскочил, опрокинув стул. Грохот упавшего на пол дерева окончательно разрушил остатки домашнего уюта. Он бросился следом за матерью, в его голове судорожно билась одна мысль — нужно всё исправить, всё вернуть, как было.
— Марин, ты чего? Ты что делаешь? Прекрати это немедленно! Мама, подожди…
Они оба — массивный, разгневанный танк в лице свекрови и мечущийся, испуганный адъютант в лице её сына — остановились в нескольких шагах от открытой двери. Марина даже не повернула головы. Она продолжала смотреть на серую стену лестничной клетки.
Именно в этот момент, когда Раиса Сергеевна набрала в грудь воздуха для следующей тирады, Марина наконец нарушила своё молчание. Она медленно повернулась, и её взгляд, лишённый всяких эмоций, остановился на свекрови.
— Вашего мнения никто не спрашивал, Раиса Сергеевна! Можете его себе засунуть куда-нибудь поглубже и больше не лезть в нашу семью со своими советами! Понятно?
Фраза прозвучала буднично, почти устало. Не как оскорбление, а как окончательная и не подлежащая обжалованию директива. Она не повысила голос, но каждое слово было отлито из стали.
Раиса Сергеевна задохнулась от такой наглости. Она вперилась взглядом в сына, требуя от него немедленной реакции, сатисфакции, защиты её поруганной чести.
— Егор! Ты это слышал?! Ты позволишь ей так разговаривать со своей матерью?! Сделай что-нибудь! Поставь её на место!
И Егор сделал свой выбор. Он всегда его делал. Он повернулся к Марине, и в его голосе зазвучали умоляющие и одновременно осуждающие нотки.
— Марин, ну зачем ты так… Это же мама… Она же… она просто…
Он не закончил. Он не смог подобрать правильных слов, потому что их не существовало. В этот самый миг он перестал быть для Марины мужем. Он стал просто сыном своей матери, который случайно оказался в её, Марины, квартире. И теперь она смотрела на него так, как смотрят на чужого человека, по ошибке зашедшего не в ту дверь.
Её взгляд переместился с его лица на вешалку в прихожей.
— Твоя куртка на вешалке. Вторая слева, — сказала она всё тем же ровным, бесцветным голосом. — Ключи от машины в кармане.
Егор замер, не веря своим ушам.
— Что? О чём ты говоришь?
— Твои ботинки под тумбой. Правые, — продолжила она, методично перечисляя его вещи, словно зачитывая инвентарную опись. — Ноутбук в комнате, на столе. Заберёшь его потом. Когда-нибудь. Позвонишь сначала.
До Раисы Сергеевны дошло быстрее, чем до её сына. Она поняла, что это конец. Что её власть в этом доме только что испарилась, превратилась в ничто.
— Ты его выгоняешь?! — взвизгнула она. — Ты выгоняешь собственного мужа из-за меня?!
Марина перевела на неё взгляд. И впервые за весь вечер в её глазах что-то мелькнуло. Не злость, не обида. Скорее, что-то похожее на холодное любопытство учёного, разглядывающего под микроскопом примитивный организм.
— Не из-за вас, — поправила она. — А из-за него.
Она снова посмотрела на Егора, который стоял с открытым ртом, окончательно потеряв нить происходящего.
— У тебя есть полторы минуты, чтобы одеться и выйти. Вместе со своей мамой. Иначе я просто закрою дверь. А вещи потом вышлю курьером.
В её голосе не было угрозы. Это была просто информация. План действий. Егор наконец понял. Это был не спектакль, не женская истерика. Это был приговор, который вынесли ему в его собственном доме. Он растерянно посмотрел на мать, потом на жену, потом на открытую дверь. Он сделал неуверенный шаг, потом ещё один. Снял с вешалки куртку, неуклюже попытался попасть в рукав.
Раиса Сергеевна, видя, что сын подчинился, издала какой-то сдавленный, булькающий звук и, развернувшись, первой вылетела на лестничную площадку. Егор, кое-как натянув куртку и сунув ноги в ботинки, вышел следом. Он обернулся, его лицо выражало целую гамму чувств — от страха до полного непонимания. Он хотел что-то сказать, но Марина просто смотрела на него, ожидая.
Когда его нога переступила порог, она, не говоря ни слова, начала закрывать дверь. Тяжёлое дверное полотно медленно пошло, отсекая его от света и тепла квартиры. Последнее, что он увидел, было её спокойное, непроницаемое лицо.
Дверь захлопнулась. Раздался один сухой щелчок замка. Затем второй, контрольный. В квартире, которая теперь принадлежала только ей, наступила абсолютная тишина. На кухонном столе одиноко лежала пятитысячная купюра…
