— Кать, иди сюда скорее! Смотри, какой аппарат! Это не мотоцикл, это просто мечта!
Голос Дениса, полный мальчишеского, неподдельного восторга, ворвался на кухню, нарушив мерное гудение вытяжки и тихий звон посуды. Катя, не оборачиваясь, закончила ополаскивать тарелку и поставила её в сушилку. Она вытерла руки о вафельное полотенце и только потом медленно повернулась. Муж стоял в дверном проёме, протягивая ей планшет, экран которого светился обещанием приключений и свободы. На фотографии был мотоцикл. Чёрный, массивный, с хищным изгибом топливного бака и обилием хрома, который даже на тусклом фото казался ослепительным. Это был не просто транспорт, это был образ, манифест.
— Красивый, — ровным тоном согласилась она, подходя ближе. Она не стала брать у него планшет, лишь скользнула взглядом по изображению, а затем по характеристикам под ним. Год выпуска, пробег, цена. Последняя цифра заставила её чуть заметно поджать губы.
— Красивый? Катя, он не красивый, он великолепный! Это же настоящий зверь! Ты представляешь, как мы летом поедем на нём за город? Ветер в лицо, дорога… Это же совсем другие ощущения! Настоящая мужская мечта!
Он говорил быстро, захлёбываясь словами, и его глаза блестели так, как не блестели уже очень давно. Катя смотрела на него, на этого тридцатидвухлетнего мужчину с горящими глазами подростка, и чувствовала, как внутри неё поднимается что-то холодное и тяжёлое, как усталость.
— Денис, у тебя нет прав категории «А», — сказала она тихо, но отчётливо. Каждое её слово было маленьким камушком, брошенным в бурлящий поток его энтузиазма.
— Сделаю! Это вообще не проблема, сейчас курсы на каждом углу. Пару месяцев — и готово!
— Ты никогда в жизни не сидел за рулём мотоцикла. Даже на мопеде.
— Все когда-то начинают! — он нетерпеливо махнул рукой, отгоняя её довод, как назойливую муху. — Научусь! Там главное — почувствовать баланс. Я же на велосипеде катаюсь отлично!
Катя вздохнула. Она подошла к кухонному гарнитуру и поправила баночки со специями, выстраивая их в идеальный ряд. Это было бессознательное движение, попытка упорядочить хотя бы что-то в надвигающемся хаосе.
— И последнее, Дэн. Цена. Ты видел цену? — она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. — Откуда мы возьмём эти деньги?
Блеск в его глазах на мгновение померк, но тут же вспыхнул с новой силой, на этот раз с оттенком упрямства. Он знал, что это самый слабый пункт его плана, и приготовился к обороне.
— Ну как откуда… У нас же есть. В коробке.
Жестяная коробка из-под печенья, стоявшая на верхней полке шкафа в спальне. В ней, в смятых купюрах разного достоинства, хранилась их общая, выстраданная цель. Деньги на ремонт в той самой спальне, где обшарпанные обои пузырились у потолка, а старый паркет скрипел под каждым шагом, как несмазанная телега. Они откладывали почти год, отказывая себе в мелочах, радуясь каждой новой купюре, которую удавалось туда спрятать.
— Денис, эти деньги на ремонт, — сказала Катя так, будто объясняла ребёнку очевидную вещь. — Мы договорились. Мы оба этого хотели. Новая кровать, шкаф, перестелить пол… Ты забыл?
— Ремонт подождёт! — его голос стал громче, в нём зазвенели обиженные нотки. — Обои можно и потом переклеить, это ерунда! А его продадут! Такой экземпляр уйдёт за пару дней, я уверен! Ты просто не понимаешь, это шанс!
— Я понимаю другое, — Катя сделала шаг к нему, её голос оставался спокойным, но в нём появилась сталь. — Я понимаю, что мы вместе ставили цель и вместе к ней шли. А теперь ты хочешь взять наши общие деньги и потратить их на свою личную игрушку. Опасную и абсолютно непрактичную игрушку.
Воодушевление на его лице окончательно сменилось надутым, почти детским выражением. Он сдулся, как проколотый мяч. Планшет в его руках из символа мечты превратился в просто кусок пластика и стекла.
— Я так и знал. Тебе лишь бы всё по правилам, по плану. Шаг влево, шаг вправо — нельзя. Ты просто не хочешь, чтобы у меня была радость. Убиваешь во мне всё живое.
Он не стал больше спорить. Он демонстративно развернулся и пошёл в спальню. Катя осталась на кухне одна. Она слышала тихий, но полный обиды щелчок замка. А через минуту до неё донёсся приглушённый бубнёж его голоса. Он не кричал, он жаловался. И Катя безошибочно знала, кому именно предназначались эти жалобы. Она посмотрела на настенные часы. Обратный отсчёт был запущен. Мамина кавалерия уже седлала коней.
Она не успела досчитать даже до ста. Сорок семь минут. Ровно столько понадобилось Ирине Павловне, чтобы получить сигнал бедствия, вызвать такси и прибыть на поле боя. Звонок в дверь был не просто настойчивым — он был коротким и яростным, как удар хлыста. В нём не было вопроса «можно ли войти?», а лишь приказ «немедленно открыть».
Катя открыла. На пороге стояла свекровь. Поджатые губы, массивные золотые серьги в ушах и тяжёлый, оценивающий взгляд, который, казалось, мог прожечь насквозь и дверь, и саму Катю. Она была одета так, словно ехала не спасать сына от семейной неурядицы, а на заседание партийного комитета — строгий костюм, безупречная укладка. За её широкой спиной, как за каменной стеной, маячила фигура Дениса. На его лице застыло выражение оскорблённой невинности, смешанное с плохо скрытым предвкушением справедливого возмездия. Он смотрел на Катю поверх плеча матери, и в его взгляде читалось: «Ну что, доигралась? Теперь поговорим по-другому».
— Здравствуй, Катя, — произнесла Ирина Павловна тоном, которым обычно начинают ревизию.
Она, не дожидаясь приглашения, прошла внутрь. Грязь с её уличных туфель тут же отпечаталась на светлом ламинате в прихожей, но она этого будто не заметила. Минуя Катю, она проследовала прямиком на кухню, словно точно знала, что именно там находится эпицентр конфликта. Денис проскользнул следом за ней, стараясь не встречаться с женой взглядами.
Ирина Павловна остановилась посреди кухни и обвела её хозяйским взглядом. Её глаза задержались на кухонном гарнитуре, на чистых столешницах и, наконец, впились в верхнюю полку шкафчика, где виднелся уголок той самой жестяной коробки из-под печенья.
— Вот так и убивают в мужике всё мужское, — начала она, говоря как будто в пространство, но каждое слово было отравленной стрелой, летящей точно в цель. — Сначала отучают мечтать, потом запрещают желать, а потом удивляются, почему он лежит на диване и смотрит в потолок. У человека мечта появилась, искра в глазах! А её тут же — в ведро с холодной водой.
Катя молча подошла к раковине и взяла чистую тряпку. Она начала протирать и без того сухую, блестящую поверхность столешницы. Движения её были медленными и выверенными. Она не собиралась вступать в эту перепалку. Пока.
— Я ей так и сказал, мам, — тут же подал голос Денис из-за спины матери. — Говорю, это же не просто железка, это состояние души! Это свобода! А она мне про какие-то обои…
— Про обои! — подхватила Ирина Павловна, поворачиваясь к Кате и впервые обращаясь к ней напрямую, хотя и с презрительной интонацией. — Конечно, обои важнее. Полоска к полосочке, цветочек к цветочку. Главное, чтобы всё было правильно, как в бухгалтерской книге. А то, что у твоего мужа душа не на месте, что он задыхается в этой рутине, — это всё мелочи. Расходный материал.
Она сделала паузу, давая своим словам впитаться в воздух кухни. Денис согласно кивал, его лицо выражало вселенскую скорбь непонятого гения. Катя продолжала методично водить тряпкой по одному и тому же месту. Это молчаливое, подчёркнутое спокойствие бесило Ирину Павловну ещё больше, чем если бы невестка начала кричать и защищаться.
— Ты должна быть мудрее, Катя. Ты женщина. Твоя задача — создавать уют не только стенами, но и атмосферой. Поддерживать его, вдохновлять! А ты что делаешь? Ты его пилишь. Превращаешь в своего заложника. Любая копейка — только с твоего разрешения. Любое желание — под твой контроль. Так не строят семью. Так строят тюрьму.
Она подошла ближе, встала прямо напротив Кати. Та наконец подняла голову, и их взгляды встретились. В глазах Ирины Павловны плескалось праведное негодование и уверенность в своей правоте. В глазах Кати не было ничего, кроме холодной, ясной пустоты.
— Ты должна понимать, что его счастье — это и твоё счастье! — произнесла свекровь свою коронную фразу, главный аргумент, который, по её мнению, должен был сокрушить любое сопротивление. — Если Денис будет счастлив на своём мотоцикле, то и тебе от этого будет только лучше!
Фраза Ирины Павловны, призванная стать сокрушительным финальным аккордом её воспитательной лекции, повисла в воздухе кухни. Она была отточена многолетней практикой, пропитана железобетонной материнской правотой и нацелена точно в сердце вины. Свекровь и сын замерли в ожидании эффекта: сейчас невестка должна была сникнуть, опустить плечи, возможно, даже всхлипнуть и признать своё поражение. Они ждали капитуляции.
Вместо этого Катя рассмеялась.
Это был не истеричный хохот и не ядовитый смешок. Это был громкий, совершенно искренний, идущий откуда-то из глубины живота смех. Глубокий, освобождающий смех человека, который долго блуждал в тумане и вдруг увидел ясный, до смешного простой выход. Она откинула голову назад, и звук, лишённый какого-либо веселья, заполнил собой всё пространство кухни, отбиваясь от кафельной плитки и глянцевых фасадов. Он был настолько неуместным и неожиданным, что Ирина Павловна и Денис ошарашенно смотрели на неё, как на внезапно сошедшую с ума.
— Она… что? — растерянно пробормотал Денис, глядя на мать.
Ирина Павловна поджала губы ещё сильнее, её лицо начало медленно наливаться краской. Этот смех был оскорблением, пощёчиной, куда более унизительной, чем любая ответная грубость. Он обесценивал всё: её приезд, её слова, её праведный гнев.
Катя перестала смеяться так же внезапно, как и начала. Она выпрямилась, опустила руки и посмотрела на них. Но это был уже другой взгляд. Если минуту назад в её глазах была холодная пустота, то теперь там горел ровный, спокойный огонь принятого решения. На её лице застыло отстранённое, почти деловое выражение.
Не говоря ни слова, она развернулась и вышла из кухни. Её шаги по коридору были ровными и твёрдыми. Свекровь и сын переглянулись. В их взглядах читалось недоумение, сменившееся тревогой. Что она задумала?
Через мгновение она вернулась. В руках она держала ту самую жестяную коробку из-под печенья. Символ их раздора, их общих надежд и теперь уже — их разрушенного союза. Она подошла к обеденному столу, за которым никто так и не сидел, и с сухим стуком поставила коробку на его середину. Денис напрягся, Ирина Павловна инстинктивно шагнула назад.
Катя подцепила ногтем плотно прилегающую крышку. С громким металлическим стоном, который прозвучал в тишине как крик, крышка поддалась. Катя перевернула коробку. На лакированную поверхность стола обрушился водопад смятых купюр и звонкая лавина монет. Деньги, которые они так долго и кропотливо собирали, теперь лежали на столе жалкой, неупорядоченной кучей, перемешанные с пылью и мелкими бумажками, на которых они когда-то записывали свои планы.
Ирина Павловна и Денис смотрели на это зрелище, не в силах произнести ни слова. Они ожидали чего угодно — скандала, криков, ультиматумов, — но не этого холодного, методичного представления.
А Катя, не обращая на них никакого внимания, начала действовать. Она действовала как кассир в банке в конце тяжёлого дня. Её пальцы, только что сжимавшие кухонную тряпку, теперь с холодной аккуратностью принялись за работу. Она разглаживала каждую смятую купюру, складывая их в стопки по номиналу. Тысячные к тысячным, пятисотенные к пятисотенным. Затем она принялась за монеты, сгребая их и выстраивая в звенящие столбики по десять штук в каждом. Этот процесс был медитативным и пугающим в своей обыденности. Она не торопилась. Она пересчитывала их общее прошлое, превращая его в две равные части.
Закончив, она ещё раз обвела взглядом результат своего труда. Две абсолютно идентичные кучки денег. Две аккуратные стопки купюр и два ряда монетных столбиков. Она взяла одну половину, аккуратно сдвинула её к краю стола и, подняв глаза, посмотрела не на мужа, а прямо в лицо Ирине Павловне. Она протянула ей деньги.
Рука Кати, протягивающая деньги, застыла в воздухе. Она не дрожала. Это был жест не просителя и не дарителя, а жест человека, закрывающего сделку. Ирина Павловна смотрела на эту протянутую пачку купюр, потом на бесстрастное лицо невестки, и её собственное лицо, до этого момента бывшее лишь суровым, начало искажаться от подступающей ярости. Шок сменился осознанием. Это не было предложением мира. Это было объявление войны, в которой она уже проиграла, даже не успев понять правил.
— Вот берите своего сыночка, тогда, за ручку, и уводите жить к себе домой! Потому что мне тут не нужен ещё один ребёнок, который постоянно бегает жаловаться к своей мамочке, а она потом прибегает устраивать скандалы!
Голос Кати был ровным и лишённым эмоций. Она не кричала. Она констатировала факт, произнося слова так чётко и размеренно, словно зачитывала приговор. Каждое слово было точным, выверенным ударом. «Сыночек». «За ручку». «Ребёнок». «Мамочка». Все уменьшительно-ласкательные эпитеты, которые Ирина Павловна так любила применять к своему Денису, в устах Кати прозвучали как клеймо.
Первым очнулся Денис. Лицо его из обиженно-самодовольного стало багровым.
— Ты… Ты что несёшь вообще? Кать, ты в своем уме? Мама приехала нам помочь, разобраться!
— Я уже разобралась, Денис. Спасибо за помощь, — Катя даже не удостоила его взглядом, продолжая смотреть прямо в глаза свекрови и держать на весу его долю наследства их общей жизни.
Ирина Павловна с коротким, яростным выдохом выхватила деньги из её руки. Купюры смялись в её кулаке.
— Ах ты… Да как ты смеешь так с ним разговаривать? Со мной? Я жизнь на него положила, чтобы какая-то вертихвостка вроде тебя потом указывала ему на дверь? Из его же дома!
Она сделала шаг вперёд, нависая над Катей. Её массивные серьги качались в такт её гневному дыханию. Но Катя не отступила ни на сантиметр. Она просто стояла и смотрела, как будто наблюдала за извержением вулкана с безопасного расстояния.
— Это он, он жаловался, что ты его мечту топчешь! — выкрикнула свекровь, тыча в Катю пальцем. — Что ты из него делаешь подкаблучника! Он правду говорил! Смотри, какая ты на самом деле! Холодная, расчётливая! Всё по полочкам, всё по кучкам разложила! И жизнь нашу так же разложила!
На кухне стало шумно. Их голоса, Дениса и Ирины Павловны, слились в один сплошной обвинительный гул. Они наперебой бросали в неё упрёки: о её эгоизме, о её неуважении к старшим, о том, что она никогда по-настоящему не любила Дениса, а лишь пользовалась им. Они говорили громко и зло, пытаясь пробить её спокойствие, заставить её сорваться, чтобы уравнять шансы и снова перехватить инициативу.
Но Катя их уже не слышала. Она смотрела на их искажённые гневом лица, на сжатый кулак Ирины Павловны, в котором была зажата «мужская мечта» её сына, и не чувствовала ничего, кроме окончательного, кристально ясного освобождения. Словно много лет она носила тяжёлые, неудобные ботинки, и вот наконец-то смогла их скинуть.
Она спокойно, без малейшей спешки, протянула руку ко второй половине денег, лежавшей на столе. К своей половине. Она аккуратно сгребла стопки купюр, собрала столбики монет в ладонь. Металл был холодным. Она не стала пересчитывать, просто держала их в руке, ощущая их вес.
Затем, перекрывая их сбивчивый крик своим спокойным, но твёрдым и от этого ещё более оглушительным голосом, она произнесла последние слова:
— А эту половину я потрачу на ремонт. В своей спальне. Одна.
Она развернулась и медленно пошла прочь из кухни, унося в руке всё, что осталось от их совместного будущего. Она не обернулась. Она не хлопнула дверью. Она просто ушла в комнату и прикрыла её за собой.
А они так и остались стоять посреди кухни. Два разъярённых, растерянных человека. Ирина Павловна с ненавистью смотрела на закрывшуюся дверь, её кулак всё ещё сжимал мятые купюры. Денис стоял рядом, его лицо выражало смесь гнева и растерянности. Скандал закончился. Деньги на мечту были у них в руках, но мечта рассыпалась в прах, потому что дом, в котором он жил, только что перестал существовать…
