— Вероника, я тут мальчику своему пирожков горяченьких принесла, с мясом, только из духовки! — голос Тамары Михайловны, зычный и нарочито бодрый, ворвался в квартиру раньше, чем она сама переступила порог.
Вероника, как раз сноровисто переворачивавшая на шипящей сковороде котлеты, от которых по кухне уже плыл умопомрачительно-мясной аромат, смешанный с нотками чеснока и свежемолотого перца, невольно поморщилась. Ну вот, опять. Пятый раз за эту неделю. Пять раз! Словно её собственная кухня была каким-то испытательным полигоном для демонстрации свекровиных кулинарных талантов и её, Вероникиной, несостоятельности.
На пороге, как и ожидалось, стояла Тамара Михайловна, вся такая румяная, пышущая самодовольством, и с победным видом протягивала объемистый бумажный пакет, из которого действительно аппетитно пахло сдобой и жареным луком. Её взгляд, острый, как шило, уже успел обежать прихожую, словно выискивая пылинки или какой-нибудь другой признак нерадивости хозяйки.
— А то знаю я, ты же на работе устаёшь, вся в делах, не до разносолов тебе, небось, — продолжала свекровь, проходя мимо опешившей Вероники прямиком на кухню, будто к себе домой. — А Игорёчек мой любит, чтобы сытно было, чтобы по-домашнему. Мужику сила нужна.
Вероника стиснула зубы так, что заходили желваки. Её котлеты, предмет её особой гордости, с нежной, сочной серединкой и хрустящей золотистой корочкой, которые Игорь просто обожал и всегда просил добавки, сейчас казались ей каким-то жалким оправданием перед этим триумфальным шествием пирожков. Она так старалась, выбирала лучшее мясо, сама крутила фарш, добавляла секретные ингредиенты, чтобы порадовать мужа после тяжелого дня. И вот…
— Спасибо, Тамара Михайловна, очень мило с вашей стороны, — процедила она сквозь зубы, стараясь сохранить хотя бы видимость вежливости, хотя внутри всё уже клокотало от обиды и раздражения. — Но у нас ужин почти готов. Котлеты вот, пюре картофельное сейчас доделаю.
— Ой, да что там твой ужин, Вероника! — отмахнулась Тамара Михайловна, как от назойливой мухи. Она уже хозяйским жестом поставила свой пакет на самый чистый угол стола, отодвинув солонку, и теперь с нескрываемым любопытством, граничащим с брезгливостью, заглядывала в кастрюлю, где на медленном огне томились в подливке румяные котлеты. Кончик её носа презрительно дернулся. — Мужчине мясо нужно настоящее, понимаешь, куском! Или вот пирожки, с пылу с жару. А не эти твои… полуфабрикаты магазинные. Из чего ты их там лепишь, одному богу известно. Игорёчек от такой еды только желудок себе испортит.
Это было уже слишком. «Полуфабрикаты»! Её котлеты, на которые она потратила почти два часа, любовно вымешивая фарш, панируя каждый кусочек! Веронику словно током ударило. Накопившееся за последние дни, да что там дни – месяцы! – раздражение, обида за постоянные непрошеные советы, за это вечное сравнение не в её пользу, за это демонстративное «я лучше знаю, что нужно моему сыну», прорвалось наружу неудержимым потоком. Она резко выпрямилась, глаза её сверкнули недобрым огнём. Пакет с пирожками, всё ещё источавший соблазнительный аромат, вдруг показался ей символом всех её унижений.
— Знаете что, Тамара Михайловна! — голос Вероники, до этого момента сдавленный, обрёл неожиданную силу и стальные нотки. Она выхватила пакет с пирожками с такой стремительностью, что свекровь отшатнулась.
— Ты что творишь? — только и успела выкрикнуть свекровь.
— Я сейчас этот пакет с пирожками вам на голову надену, Тамара Михайловна! Хватит постоянно указывать на то, что вы идеальная хозяйка, а я нет!
— Да я же…
— Хватит из меня дуру делать и каждый божий раз тыкать меня носом, какая вы расчудесная, а я так, бесплатное приложение к вашему ненаглядному сыночку, не способное даже нормально его накормить!
Тамара Михайловна замерла, её круглое, обычно цветущее лицо сначала вытянулось от изумления, потом пошло пятнами, а затем стремительно начало наливаться густой свекольной краской. Глаза её, до этого лучившиеся снисходительным превосходством, округлились и полезли на лоб. Воздух на кухне, ещё минуту назад пахнущий котлетами и пирожками, вдруг загустел, стал тяжёлым и наэлектризованным, предвещая неминуемую грозу.
— Да ты… — прохрипела она, хватая ртом воздух, словно ей не хватало кислорода. — Да как ты смеешь, девчонка?! Ты… ты мне угрожаешь?! — наконец выдохнула Тамара Михайловна, и её побагровевшее лицо исказилось такой гримасой праведного гнева, что казалось, ещё мгновение, и из ноздрей у неё повалит пар, как у разъярённого быка. Пакет с пирожками в руках Вероники, только что бывший орудием потенциальной атаки, теперь выглядел почти комично на фоне бушующей свекрови. — Мне, матери твоего мужа, женщине, которая тебе в матери годится, которая душу вкладывает, чтобы вы жили по-человечески, питались нормально! Да я… я Игорю всё расскажу! Увидим, что он скажет, когда узнает, как его жёнушка с его родной матерью разговаривает! Неблагодарная!
Вероника не дрогнула. Точка кипения была пройдена, и теперь отступать было поздно, да и не хотелось. Словно прорвавшаяся плотина, её многолетнее терпение выплеснулось наружу, и теперь она чувствовала странное, почти злое удовлетворение от собственной смелости.
— А что Игорь скажет, Тамара Михайловна? — голос Вероники был обманчиво спокоен, но в нём звенела сталь. Она аккуратно поставила пакет с пирожками на кухонный стол, как бы демонстрируя, что её угроза была скорее фигурой речи, отчаянным криком души, нежели реальным намерением. — Что я устала от ваших постоянных «визитов добра», которые на самом деле – сплошное унижение? Что мне надоело чувствовать себя никчёмной неумехой на собственной кухне только потому, что вы в очередной раз решили продемонстрировать свои кулинарные способности и заодно ткнуть меня носом в мои «недостатки»? Может, он наконец поймёт, что его жена не приложение к плите, а человек со своими чувствами и своим достоинством?
— Достоинством?! — Тамара Михайловна всплеснула руками, её массивные перстни сверкнули в свете кухонной лампы. — Какое может быть достоинство у женщины, которая не в состоянии нормально накормить собственного мужа? Которая ленится лишний раз у плиты постоять, чтобы сыночку её любимому угодить? Я к вам со всей душой, как лучше хочу, а ты… ты мне пирожками в лицо тычешь! Это так ты мою заботу ценишь? Я для Игоря стараюсь, он с детства мои пирожки обожает, а ты ему свои котлеты сомнительные подсовываешь! Да он от них, может, уже гастрит заработал!
— Мои котлеты, Тамара Михайловна, Игорь ест с огромным удовольствием, и всегда добавки просит! — не выдержала Вероника. — И уж точно они полезнее ваших пирожков, плавающих в масле! И вообще, перестаньте говорить о моём муже так, будто он до сих пор маленький мальчик, которого нужно за ручку водить и с ложечки кормить! Он взрослый мужчина, и сам в состоянии решить, что ему есть и что ему нравится! А ваша «забота» больше похожа на попытку контролировать нашу жизнь и доказать всем, и в первую очередь себе, какая вы незаменимая!
Свекровь от таких слов буквально задохнулась от возмущения. Её щеки пылали, а глаза метали молнии. Она сделала шаг вперёд, вторгаясь в личное пространство Вероники, и понизила голос до шипящего шёпота, отчего её слова прозвучали ещё более зловеще.
— Ах, вот оно что! Контролировать! Значит, я, по-твоему, монстр, который жизни вам не даёт? А то, что я вам на свадьбу половину суммы дала, забыла? А то, что Игорю с работой помогла через свои связи, тоже не считается? Я всё для вас, неблагодарные, а ты смеешь меня в чём-то упрекать! Да если бы не я, где бы вы сейчас были? Жили бы на съёмной квартире и перебивались с хлеба на воду!
— Мы вам благодарны за помощь, Тамара Михайловна, никто этого не отрицает, — твёрдо ответила Вероника, стараясь не поддаваться на провокацию и не отступать под этим напором. — Но это не даёт вам права вмешиваться в нашу семью, указывать мне, как вести хозяйство, и постоянно критиковать всё, что я делаю. Я жена вашего сына, а не ваша прислуга или ученица на испытательном сроке. И я имею право на собственное мнение и на свой уклад жизни. А ваши пирожки, при всём к ним уважении, уже просто поперёк горла стоят, потому что каждый такой визит – это не забота, а очередное напоминание о том, что я, по-вашему, плохая хозяйка и никудышная жена!
Тамара Михайловна смерила её долгим, презрительным взглядом с головы до ног, словно оценивая некачественный товар.
— Да какая из тебя жена… — протянула она с ядовитой усмешкой. — Так, недоразумение одно. Ни уюта в доме создать не можешь, ни сына моего обласкать как следует. Только и знаешь, что на своей работе пропадать да характер показывать. Игорёчек мой заслуживает лучшего. Заслуживает женщину, которая будет о нём заботиться, и не пререкаться с его матерью!
Кухня, ещё недавно бывшая для Вероники местом кулинарного вдохновения, теперь действительно превратилась в арену для словесных баталий. Запах котлет смешался с запахом пирожков, создавая какую-то абсурдную, удушающую атмосферу надвигающейся катастрофы. И это было только начало. Муж ещё не пришёл, а основные орудия уже были выкачены на позиции, и первые залпы прогремели, не оставив никаких сомнений в серьёзности намерений обеих сторон.
— Что здесь происходит? — голос Игоря, прозвучавший с порога кухни, заставил обеих женщин резко обернуться, словно пойманных на месте преступления. Он стоял, ещё не сняв куртку, с портфелем в одной руке и недоумённым выражением на лице, которое быстро сменялось тревогой при виде побагровевшей матери и жены с горящими глазами, стоящих друг против друга, как два непримиримых гладиатора на арене. Воздух на кухне был таким густым от напряжения, что его, казалось, можно было резать ножом. Ароматы котлет и пирожков, смешавшись, создавали какую-то совершенно невообразимую, тревожную какофонию запахов.
— Игорёчек, сынок! Наконец-то ты пришёл! — Тамара Михайловна тут же изменилась в лице, праведный гнев сменился страдальческой гримасой обиженной добродетели. Она картинно прижала руки к груди и устремилась к сыну, минуя Веронику так, словно та была пустым местом. — Ты только послушай, что твоя… жёнушка себе позволяет! Я к вам со всей душой, пирожков испекла, твоих любимых, с мясом, а она… она мне чуть ли не на голову их надеть собиралась! Угрожала, представляешь! Хамка невоспитанная! Я ей слово, она мне десять! Говорит, что я в вашу жизнь лезу, контролирую, что я ей житья не даю! Это после всего, что я для вас сделала!
Игорь растерянно переводил взгляд с матери, которая уже чуть ли не рыдала ему на плечо, на Веронику, стоявшую с гордо поднятой головой и сжатыми губами. Он знал эти «пирожковые» визиты матери, знал и то, чем они обычно заканчивались – тихим Вероникиным раздражением и его собственными попытками сгладить углы. Но такого открытого столкновения он ещё не видел.
— Мам, подожди, успокойся, — он попытался мягко отстранить её, но Тамара Михайловна вцепилась в его рукав мёртвой хваткой. — Вероника, что случилось? Почему вы кричите?
— А ты у неё спроси, Игорь! — Вероника не собиралась молчать и позволять свекрови выставить себя единственной виновницей. Её голос дрожал от сдерживаемых эмоций, но в нём не было ни страха, ни раскаяния. — Спроси у своей мамы, почему она приходит в наш дом уже пятый раз за неделю со своими угощениями и каждый раз не забывает напомнить мне, какая я никудышная хозяйка по сравнению с ней! Спроси, почему она мои котлеты, которые ты, между прочим, очень любишь, назвала «полуфабрикатами» и заявила, что ты от них гастрит заработаешь! Спроси, почему я должна выслушивать постоянные упрёки в том, что я «не умею создать уют» и «недостаточно забочусь о тебе»! Я просто сказала, что с меня хватит этих показательных выступлений!
Игорь тяжело вздохнул, провёл рукой по волосам. Он оказался именно в той ситуации, которой всегда старался избегать – между молотом и наковальней, между двумя самыми важными женщинами в его жизни, каждая из которых требовала его безоговорочной поддержки.
— Мам, ну зачем ты так? Вероника же старается, готовит вкусно, — начал он примирительно, обращаясь к матери. — Ты же знаешь, я люблю её еду.
— Старается?! — Тамара Михайловна от возмущения даже отстранилась от сына, чтобы лучше видеть его лицо. — Да что она может стараться, эта белоручка! У неё в голове только работа её дурацкая да наряды! А мужика накормить по-человечески – это для неё каторга! Я к вам как лучше хочу, чтобы ты, сынок, не голодал, чтобы питался как следует, а она… она мою заботу в штыки воспринимает! Говорит, я её унижаю! Да это она меня унижает своим поведением, своим хамством!
— Тамара Михайловна, я не говорила, что вы меня унижаете, я сказала, что ваши действия и слова заставляют меня так себя чувствовать! — уточнила Вероника, стараясь говорить чётко, хотя сердце колотилось как бешеное. — И дело не только в еде! Дело в постоянном обесценивании всего, что я делаю! Будто я априори хуже, глупее, неумелее вас во всём! Любое моё достижение, любая моя попытка сделать что-то для нашего дома, для Игоря, тут же сравнивается с вашими «идеальными» стандартами и, естественно, проигрывает!
Игорь посмотрел на жену, потом снова на мать. Он видел, что обе доведены до предела, и его обычные увещевания «девочки, не ссорьтесь» здесь не сработают.
— Ну хорошо, мам, может, ты и правда немного… перегибаешь палку иногда? — осторожно предположил он, пытаясь найти хоть какой-то компромисс. — Вероника же тоже… ну, она устаёт на работе, может, у неё просто нервы сдали…
Это была фатальная ошибка. Попытка угодить обеим привела к тому, что обе почувствовали себя преданными.
— Перегибаю палку?! — взвилась Тамара Михайловна. — То есть, ты считаешь, что я виновата? Я, которая вам всю жизнь помогает, которая о тебе, сынок, печётся денно и нощно?! А она, значит, нежная фиалка, у неё нервы?! Да она просто эгоистка, которая не хочет считаться ни с кем, кроме себя!
— То есть, это у меня нервы сдали, Игорь?! — не менее возмущённо воскликнула Вероника. — А то, что твою маму просто невозможно выносить с её вечными нравоучениями и контролем, это ничего? Ты считаешь, я должна молча всё это терпеть и улыбаться, когда меня смешивают с грязью на моей же кухне? Я ждала от тебя поддержки, а ты… ты пытаешься выставить меня истеричкой!
Атмосфера накалилась до предела. Игорь понял, что его попытка выступить в роли миротворца с треском провалилась. Он не смог, да и не захотел, принять чью-то сторону однозначно, и этим лишь подлил масла в огонь. Каждая из женщин теперь видела в нём не союзника, а человека, который не понимает и не ценит её чувств, её правоты. Кухня, свидетельница стольких семейных ужинов и тихих вечеров, теперь превратилась в арену ожесточённого сражения, где не было места компромиссам, а ставки становились всё выше. Пирожки и котлеты были забыты – речь шла уже о гораздо более глубоких обидах и неразрешённых конфликтах.
— Я всегда знала, что ты её выгораживать будешь! — Тамара Михайловна с такой силой стукнула кулаком по столу, что подпрыгнула солонка, чудом удержавшись от падения. Пакет с пирожками, одиноко лежавший рядом, казался теперь каким-то нелепым и неуместным артефактом из прошлой, ещё мирной жизни. — С тех пор, как она появилась, ты как будто ослеп! Мать для тебя пустое место стала! Она тебе что угодно наговорит, а ты и уши развесил! А то, что я жизнь на тебя положила, ночей не спала, всё лучшее тебе отдавала – это уже не в счёт! Она же у нас умная, работает, а я так, старуха немощная, только мешаюсь под ногами со своими советами да пирожками!
Игорь открыл было рот, чтобы возразить, чтобы сказать, что это не так, что он любит и ценит их обеих, но Вероника его опередила. Её лицо было бледным, но глаза горели решимостью. Она больше не пыталась оправдываться или что-то доказывать мужу. Она обращалась напрямую к свекрови, и в её голосе не было ни капли прежней робости.
— Да, Тамара Михайловна, я работаю! И зарабатываю не меньше вашего сына, а иногда и больше! И имею право на уважение, а не на постоянные попрёки в том, что я плохая жена, потому что не стою у плиты круглые сутки! И дело не в том, что вы «мешаетесь под ногами», а в том, что вы систематически разрушаете нашу семью своим вмешательством и своей уверенностью в собственной непогрешимости! Вы приходите сюда не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы утвердиться за мой счёт, показать, кто здесь главная, кто лучше знает, как надо жить Игорю!
— Да как ты… как ты смеешь так говорить о моей матери?! — Игорь, наконец, взорвался. Он не мог больше выносить этот перекрёстный огонь обвинений, эту атмосферу ненависти, заполнившую его дом. Но его гнев, вместо того чтобы разрядить обстановку, обрушился не на ту, кто, по его мнению, была первопричиной конфликта, а на ту, кто посмела так резко ответить его матери. — Она жизнь для меня не жалела, а ты… ты её последними словами поносишь! Да если бы не она, мы бы…
— Что «мы бы»?! — перебила Вероника, и в её голосе прозвучала горькая усмешка. — Жили бы в картонной коробке? Игорь, очнись! Мы взрослые люди, мы сами строим свою жизнь! Да, твоя мама нам помогала, и я ей за это благодарна. Но эта благодарность не должна превращаться в пожизненную кабалу и позволение вытирать об меня ноги! Я устала от этого! Устала чувствовать себя вечно виноватой, вечно несоответствующей её ожиданиям! Устала от того, что ты никогда не можешь встать на мою сторону, даже когда она очевидно неправа!
Вероника сделала шаг к столу, её взгляд упал на несчастный пакет с пирожками. Какое-то мгновение она смотрела на него, словно решая его дальнейшую судьбу. Затем, с неожиданной для неё самой решимостью, она взяла пакет, подошла к мусорному ведру и, не говоря ни слова, вытряхнула всё его содержимое внутрь. Пирожки, ещё тёплые, с такой любовью испечённые Тамарой Михайловной, глухо стукнулись о пластиковое дно.
На кухне воцарилась мёртвая тишина, нарушаемая лишь тяжелым, прерывистым дыханием Тамары Михайловны. Её лицо, до этого багровое от гнева, теперь стало пепельно-серым. Она смотрела на мусорное ведро так, словно Вероника только что совершила святотатство, растоптала самое дорогое, что у неё было.
— Ты… ты… — прошептала она, и её голос сорвался. — Ты выбросила мои пирожки… Мои пирожки… которые я для сыночка пекла…
— Да, Тамара Михайловна, выбросила! — твёрдо сказала Вероника, хотя внутри у неё всё похолодело от собственного поступка. — Потому что это не просто пирожки. Это символ вашего неуважения ко мне, к нашему дому, к нашим отношениям с Игорем! И я больше не позволю этому продолжаться! Хватит!
Игорь смотрел то на жену, то на мать, то на мусорное ведро. Его лицо выражало крайнюю степень растерянности и отчаяния. Он понимал, что произошло нечто непоправимое, что эта ссора – не просто очередной скандал, а точка невозврата.
— Вероника… зачем? — тихо спросил он, и в его голосе прозвучала неподдельная боль.
— Потому что по-другому вы, кажется, не понимаете, Игорь! — ответила она, глядя ему прямо в глаза. — Потому что я больше так не могу! Я хочу жить своей жизнью, а не быть вечной мишенью для критики и нравоучений твоей мамы! И если ты не готов меня в этом поддержать, если для тебя её пирожки важнее моего душевного спокойствия, то…
Она не договорила, но смысл её слов был предельно ясен. Тамара Михайловна, оправившись от первого шока, медленно поднялась. Её взгляд был тяжёлым, полным нескрываемой враждебности и обиды, которая, казалось, никогда не пройдёт.
— Ну что ж… — процедила она сквозь зубы, глядя на Веронику с плохо скрываемым презрением. — Поздравляю, добилась своего. Разрушила всё. Надеюсь, ты теперь счастлива.
А ты, сынок, — она перевела взгляд на Игоря, и в нём мелькнуло что-то похожее на жалость, смешанную с укором, — запомни этот день. Запомни, как она отнеслась к твоей матери. И не жди от меня больше ни помощи, ни участия. Для меня… для меня вас больше нет.
С этими словами она, не глядя больше ни на кого, гордо выпрямилась и, стараясь не выдать своего внутреннего состояния, медленно вышла из кухни, а затем и из квартиры. Хлопка двери не последовало, но тишина, наступившая после её ухода, была оглушительной и окончательной.
Вероника и Игорь остались одни на кухне, ставшей немым свидетелем крушения их семейного мира. Запах котлет давно выветрился, остался лишь едва уловимый, горьковатый аромат выброшенных пирожков. Они стояли друг против друга, опустошённые и отчуждённые, понимая, что только что пересекли черту, за которой нет пути назад.
Скандал достиг своего апогея и завершился полным, безоговорочным разрывом. Никто не уступил, никто не извинился. Обида, как яд, отравила всё, что их связывало, и теперь каждый из них остался наедине со своей правотой и своей болью, в тишине разрушенных отношений…
