— Я тебе ни копейки не дам на новую машину, Дима! Проси эти деньги у своей матери, ведь она же тебе прошлую разбила, вот теперь пусть и расплачивается! А мои накопления не для того, чтобы покрывать чужие долги!
Ирина произнесла это ровно, не отрываясь от изучения новостной ленты в смартфоне. Её тон был будничным, словно она сообщала прогноз погоды, а не отказывала мужу в крупной сумме. Она сидела за кухонным столом, идеально причесанная, в строгой блузке, и маленькими глотками пила черный кофе. Напротив неё, взъерошенный и злой, метался по кухне Дмитрий.
— Ты издеваешься? — он резко остановился, уперевшись руками в спинку стула так, что побелели костяшки. — Я уже месяц езжу на работу как какой-то студент-переросток! Вчера в автобусе была такая давка, что мне оторвали пуговицу на пальто. От меня к вечеру разит чужим потом и перегаром. Я не могу так больше, Ира! У нас есть деньги. Они лежат мертвым грузом на твоем счете. Почему я должен унижаться в общественном транспорте, когда мы можем решить проблему за один день?
Дмитрий с ненавистью посмотрел в окно. Там, за мокрым стеклом, серым пятном расплывался ноябрьский город. На остановке внизу уже скапливалась толпа — черные куртки, мокрые зонты, унылые лица людей, ожидающих свой маршрут. Ему физически стало дурно от мысли, что через двадцать минут он станет частью этой безликой массы, будет втискиваться в душный салон, стараясь не наступить кому-то на ногу и прижимая к груди портфель.
— Ты не унижаешься, Дима. Ты просто живешь по средствам, — Ирина наконец заблокировала экран телефона и подняла на мужа холодный, оценивающий взгляд. — У тебя была машина. Хороший, надежный кроссовер, который мы брали в кредит три года назад и за который, кстати, я тоже вносила платежи. Где он сейчас?
Дмитрий скрипнул зубами. Вопрос был риторическим и бил по самому больному.
— Это был несчастный случай, — буркнул он, отводя глаза. — Мама просто перепутала педали. С кем не бывает? Она пожилой человек, растерялась.
— Растерялась? — Ирина чуть приподняла бровь, и в этом движении было больше сарказма, чем в любой язвительной фразе. — Она въехала в бетонное ограждение на парковке торгового центра на скорости сорок километров в час. Твоя мама умудрилась разбить машину так, что страховая признала «тотал». И ладно бы она извинилась. Но что она сказала, когда мы приехали забирать её и то, что осталось от бампера? Напомни мне.
Дмитрий молчал. Он прекрасно помнил тот день. Запах горелой резины, смятый капот, похожий на гармошку, и Галину Ивановну, которая стояла рядом с эвакуатором, держась за сердце, и причитала, но вовсе не о машине.
— Она сказала: «Слава богу, я жива, а железяка эта ваша — дело наживное», — процитировала Ирина с жесткой точностью. — Ни слова сожаления. Ни предложения помощи. Просто «железяка». Так вот, Дима, если для твоей мамы полтора миллиона рублей — это просто «железяка», пусть она достанет из кармана другую такую же железяку и поставит тебе под окна.
— У неё нет таких денег, и ты это прекрасно знаешь! — голос Дмитрия сорвался на визг, он начал терять контроль. — Она пенсионерка! Что я должен сделать? Трясти с неё последние гроши? Заставить продать дачу? Это же моя мать!
— А я твоя жена, — парировала Ирина, делая очередной глоток кофе. — И почему-то именно мой счет ты считаешь своим запасным аэродромом. Почему моя финансовая подушка, которую я собирала на ремонт квартиры и, возможно, на декрет, должна превратиться в четыре колеса для тебя? Только потому, что ты не способен объяснить своей маме, что за ошибки нужно платить?
— Причем тут декрет? — Дмитрий махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. — Мы сейчас живем. Мне сейчас машина нужна. Я менеджер среднего звена, Ира! На меня коллеги косо смотрят, когда я иду к метро. Это статус! Это комфорт! Я устал приходить домой выжатым как лимон. Тебе что, жалко денег для собственного мужа? Мы же семья, у нас всё должно быть общее!
Он подошел к шкафчику, достал банку с растворимым кофе и с грохотом поставил её на стол. Каждое его движение было пропитано раздражением. Ему казалось диким и противоестественным, что деньги есть, они совсем рядом, в приложении на телефоне жены, но взять их невозможно. Это было как умирать от жажды рядом с запертым колодцем.
— Общее — это когда оба вкладываются и оба несут ответственность, — спокойно заметила Ирина. — А у нас получается интересная схема. Мама бьет машины, мама ни в чем не виновата, мама пьет чай с вареньем на даче. А платит за этот аттракцион невиданной щедрости невестка. Тебе не кажется, что в этом уравнении кто-то лишний?
— Ты меркантильная, — выплюнул Дмитрий. Это был его любимый аргумент, когда заканчивались логические доводы. — Ты всё измеряешь деньгами. Для тебя бумажки важнее отношений.
— Я измеряю деньгами стоимость автомобиля, Дима. И она немаленькая. Ты просишь два миллиона. Это не «бумажки», это два года моей работы без отпусков и лишних трат. И я не собираюсь дарить их тебе только потому, что Галина Ивановна решила поиграть в гонщика, а ты боишься открыть рот и выставить ей счет.
Дмитрий насыпал кофе в чашку, просыпав коричневый порошок на белоснежную скатерть. Черное пятно на белой ткани резануло глаз, но он даже не подумал смахнуть его.
— Я не боюсь, — процедил он сквозь зубы. — Я просто жалею её. У неё давление. Если я начну требовать деньги, её удар хватит. Ты этого хочешь? Хочешь смерти моей матери ради куска металла?
Ирина посмотрела на часы. До выхода оставалось двадцать минут.
— Я хочу, чтобы ты перестал перекладывать ответственность с больной головы на здоровую. Твоя мама прекрасно себя чувствует, когда учит меня варить борщ или критикует мои шторы. Уверена, её здоровье выдержит разговор о финансовой компенсации. А если нет — значит, ты ходишь пешком. Всё просто.
Она встала, взяла свою пустую чашку и поставила её в посудомойку. Движения были четкими, выверенными. Никакой суеты, никакой жалости. Дмитрий смотрел на её прямую спину, и внутри у него закипала темная, душная злоба. Ему казалось, что жена специально издевается над ним, наслаждаясь своей властью и его беспомощностью.
Дмитрий сделал глоток горячего, отвратительно кислого растворимого кофе, и его лицо скривилось. Напиток обжег язык, но эта физическая боль была ничтожна по сравнению с тем унижением, которое он испытывал, стоя посреди собственной кухни в одних носках, пока его жена, благоухая дорогим парфюмом, хладнокровно отрезала ему пути к отступлению.
— Ты говоришь о ней так, будто она преступница, — начал он, стараясь говорить мягче, заходя с другой стороны. Агрессия не сработала, пришло время для роли адвоката дьявола. — Ира, ну включи ты сердце. Маме шестьдесят пять лет. У неё реакция уже не та, зрение садится. Да, она виновата, я не спорю. Но она же не специально разбила машину. Это случайность, роковое стечение обстоятельств. Нельзя наказывать пожилого человека рублем за то, что у него возраст берет свое.
Ирина подошла к зеркалу в прихожей, достала помаду и начала подкрашивать губы. Её спокойствие было броней, о которую разбивались все его эмоциональные волны.
— Возраст — это не индульгенция, Дима, — ответила она своему отражению, слегка промокнув губы салфеткой. — Если у неё «не та реакция» и «садится зрение», она не должна была садиться за руль чужой машины. Но она села. И не просто до магазина доехать, а поперлась через весь город в час пик в торговый центр за какими-то акционными кастрюлями. Это не старость, это безответственность. И почему-то за её безответственность должна платить я.
— Почему сразу ты? Мы! — поправил её Дмитрий, нервно теребя пуговицу на рубашке. — У нас общий бюджет.
— Бюджет у нас общий на еду и коммуналку. А накопления — это результат моих премий и подработок, о чем мы договаривались еще два года назад. Но дело даже не в этом, — она наконец повернулась к нему, и взгляд её серых глаз был тяжелым, как свинец. — Ты так яростно защищаешь её кошелек, Дима. «Нельзя наказывать рублем». А тебя наказывать можно? Тебя можно заставлять мокнуть на остановках, дышать перегаром в метро, тратить по два часа на дорогу вместо сорока минут? Почему благополучие твоей мамы для тебя священно, а твой собственный комфорт и моё спокойствие не стоят и ломаного гроша?
— У мамы нет денег! — снова воскликнул Дмитрий, чувствуя, как его загоняют в угол. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Пошел и отобрал у неё пенсию? Она концы с концами еле сводит!
Ирина усмехнулась. Это была не добрая усмешка, а скорее гримаса разочарования, смешанная с презрением к его наивности.
— Перестань врать самому себе, — сказала она тихо, но отчетливо. — Галина Ивановна сдает свою «двушку» в центре, а сама живет на даче круглый год. Плюс пенсия. Плюс ты ей каждый месяц подкидываешь «на лекарства», хотя она выглядит здоровее нас с тобой. У неё есть накопления, Дима. Я уверена, у неё на счету лежит сумма, которой хватило бы, чтобы покрыть хотя бы половину ущерба. Но она тебе их не даст. Знаешь почему?
Дмитрий молчал, глядя в пол. Он знал про квартиру. Знал про деньги. Но признать это вслух означало бы разрушить тот образ «бедной, несчастной мамочки», который он так старательно культивировал в своей голове.
— Потому что она любит себя больше, чем тебя, — закончила за него Ирина. — Ей плевать, как ты добираешься до офиса. Ей плевать, что ты выглядишь как побитая собака. Главное, что её «гробовые» лежат в целости и сохранности. А ты… ты просто удобный ресурс. И сейчас ты пытаешься сделать ресурсом меня. Ты выступаешь адвокатом человека, который тебя обокрал. Ты понимаешь, как жалко это выглядит со стороны?
Дмитрий почувствовал, как к горлу подступает ком. Слова жены били точно в цель, сдирая кожу с его самолюбия. Ему хотелось ударить кулаком по стене, заорать, заставить её замолчать, чтобы не слышать эту неудобную, колючую правду.
— Ты циничная стерва, — выдохнул он. — Ты считаешь чужие деньги в чужом кармане.
— Я считаю свои деньги, на которые ты разеваешь рот, чтобы прикрыть мамину жадность, — парировала Ирина. — И заметь, я не предлагаю тебе идти к ней с паяльником. Я просто говорю: если тебе нужна машина, иди и возьми деньги там, где они пропали. У виновницы торжества. Скажи ей: «Мама, ты разбила мою машину, давай решать вопрос». По-взрослому. Без истерик. Но ты же не пойдешь. Ты боишься.
— Я не боюсь! — соврал Дмитрий, но голос его предательски дрогнул.
— Боишься. Ты боишься, что она назовет тебя неблагодарным сыном. Боишься, что она схватится за сердце. Тебе проще прийти ко мне и требовать, манипулировать, давить на жалость, обвинять в черствости. Потому что ты знаешь: я не схвачусь за сердце. Я просто пойму и прощу, да? Я же жена, я должна терпеть. Так вот, Дима, новость дня: я не должна.
Ирина подошла к шкафу в прихожей и достала свое пальто. Она надевала его медленно, каждое движение было пропитано достоинством. Дмитрий смотрел на неё и с ужасом понимал, что она говорит серьезно. Не будет никаких переговоров. Не будет компромисса, где она даст хотя бы половину.
— Ты предаешь семью, — глухо сказал он. — Из-за бумажек ты рушишь всё, что между нами было.
— Семью рушит тот, кто ставит интересы родственников выше интересов партнера, — ответила Ирина, застегивая пуговицы. — Ты сейчас стоишь здесь и защищаешь маму, которая лишила тебя средства передвижения. Ты готов грызть меня, свою жену, лишь бы не потревожить её покой. Так кто из нас предатель, Дима? Подумай об этом, пока будешь ехать в автобусе. У тебя будет много времени.
Она взяла сумочку, проверила наличие ключей и направилась к двери. Дмитрий остался стоять посреди кухни, сжимая в руке чашку с остывшим кофе. В его голове крутились аргументы, оправдания, злые слова, но он не мог произнести ни звука. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, которого отчитала строгая учительница, и от этого чувства собственной ничтожности его злость на жену разгоралась только сильнее. Она была права, и именно это бесило его больше всего.
Дмитрий резко шагнул вперед, преграждая жене путь к входной двери. В его глазах больше не было просящего выражения, теперь там плескалась мутная, отчаянная злость загнанного зверя. Он швырнул кухонное полотенце, которое всё это время комкал в руках, на тумбочку.
— Ты никуда не пойдешь, пока мы не договорим! — рявкнул он, нависая над Ириной. — Ты думаешь, можно просто бросить мне в лицо пару оскорблений и свалить в свой уютный офис? Ты ведешь себя так, будто эти деньги — твоя личная собственность, добытая кровью. А ничего, что пока ты строила свою карьеру, я занимался домом? Я встречал курьеров, я гулял с собакой, я, в конце концов, терпел твои вечные задержки на работе! Это наш общий ресурс, Ира! А ты ведешь себя как Скрудж Макдак, чахнешь над златом, пока твой муж давится в автобусе!
Ирина медленно, с брезгливой осторожностью, словно перед ней была не стена, а грязная лужа, отступила на шаг назад. Она поправила воротник пальто, стряхнула несуществующую пылинку и посмотрела мужу прямо в переносицу.
— Давай проясним твое место в пищевой цепочке этой семьи, Дима, раз уж ты заговорил о вкладе, — её голос стал тихим, почти вкрадчивым, но от этого тона по спине Дмитрия пробежал неприятный холодок. — Ты встречал курьеров? Гениально. Ты гулял с собакой? Похвально. Но давай откроем калькулятор. Твоей зарплаты хватает ровно на то, чтобы заполнить холодильник продуктами по акции и оплатить коммуналку. Всё. Ипотека — на мне. Ремонт, который мы сделали в прошлом году — на мне. Твоя одежда, стоматолог, отпуск в Турции — это всё мои деньги.
Дмитрий открыл рот, чтобы возразить, но Ирина подняла руку, останавливая поток его возмущений.
— Не перебивай. Ты годами живешь в иллюзии, что ты — глава семьи. Но по факту, Дима, ты просто удобный домашний питомец с расширенным набором функций. Ты не добытчик. Ты — потребитель. И сейчас этот потребитель требует, чтобы я оплатила его самую дорогую игрушку, которую сломала его же мама. Ты называешь меня жадной? Нет, милый. Я просто перестала быть слепой.
— Заткнись! — лицо Дмитрия пошло красными пятнами. — Ты унижаешь меня! Ты растаптываешь мое мужское достоинство ради цифр на счете! Я мужчина! Я имею право на поддержку жены!
— Мужчина? — Ирина усмехнулась, и эта усмешка была острее скальпеля. — Мужчина решает проблемы, Дима. А ты их создаешь. Мужчина, у которого мать разбила машину, идет к матери и решает вопрос. Жестко, мягко, через продажу дачи или кредит — неважно. Он решает. А что делаешь ты? Ты прибегаешь к юбке жены, прячешься за ней и ноешь: «Ирочка, дай денежку, а то мама обидится».
Дмитрий сжал кулаки. Ему безумно хотелось схватить её за плечи, встряхнуть, вытрясти из неё эту надменность, это ледяное спокойствие. Но он замер, скованный её презрительным взглядом.
— Ты трус, Дима, — припечатала Ирина. — Обыкновенный, бытовой трус. Ты до дрожи в коленках боишься свою мамочку. Ты боишься сказать ей слово поперек, боишься выглядеть в её глазах плохим сыном. Поэтому ты решил быть плохим мужем. Тебе проще обокрасть свою семью, проще лишить нас безопасности, чем заставить Галину Ивановну отвечать за свои поступки. Ты готов сожрать меня, лишь бы она спала спокойно.
— Она тебя никогда не любила, — прошипел Дмитрий, пытаясь укусить побольнее. — Она всегда говорила, что ты сухая и расчетливая. И она была права. В тебе нет ничего живого, Ира. Ты робот.
— Возможно, — спокойно кивнула Ирина. — Зато этот робот ездит на своей машине, живет в своей квартире и не зависит от капризов выживших из ума родственников. А ты… ты сейчас стоишь передо мной и выглядишь жалко. Знаешь, почему я не дам тебе денег? Даже не из жадности. А из принципа. Я не спонсирую чужую глупость и твою трусость. Если ты хочешь новую машину — заработай. Или иди и требуй долг. Но мой кошелек для тебя закрыт. Навсегда.
В коридоре повисло напряжение, плотное, как грозовая туча. Слышно было только тяжелое дыхание Дмитрия. Он понимал, что проиграл. Все его аргументы о «семье» и «поддержке» разбились о железобетонную логику жены. Она видела его насквозь. Видела его страх перед матерью, его несостоятельность, его желание выехать за чужой счет. И самое страшное — она больше его не уважала. В её глазах он превратился в пустое место, в досадную помеху.
— Ты пожалеешь об этом, — глухо сказал он, но угроза прозвучала вяло и неубедительно. — Когда тебе понадобится помощь, я тебе это припомню.
— Когда мне понадобится помощь, я её куплю, Дима. Как покупаю всё в этой жизни, — отрезала Ирина. — А теперь отойди от двери. Мне пора на работу.
Она не стала его толкать. Она просто шагнула вперед с такой уверенностью, что Дмитрий инстинктивно отпрянул в сторону, вжимаясь спиной в вешалку с одеждой. Он чувствовал себя раздавленным, уничтоженным, но всё ещё не готовым признать поражение. В его голове билась только одна мысль: она не имеет права так с ним поступать. Но где-то в глубине души, под слоями обиды, шевелилось гадкое, липкое осознание — она права. И именно это он не мог ей простить.
Ирина достала смартфон, демонстративно игнорируя тяжелое, почти осязаемое дыхание мужа за спиной. Экран ярко вспыхнул, осветив её равнодушное лицо голубоватым светом. Она медленно, наслаждаясь каждой секундой, открыла приложение такси. Палец завис над экраном, выбирая тариф.
— Ты что делаешь? — хрипло спросил Дмитрий. Он всё еще стоял, прижавшись к вешалке, словно наказанный ребенок, но в его позе было столько бессильной злобы, что воздух в прихожей казался наэлектризованным.
— Заказываю машину, — буднично отозвалась Ирина, не поднимая глаз. — «Комфорт Плюс». Черная «Камри» или «Киа», как повезет. Кожаный салон, климат-контроль, вежливый водитель, который не станет ныть мне под ухо о своих проблемах. Четыреста пятьдесят рублей до офиса.
— Ты издеваешься? — Дмитрий шагнул к ней, но остановился, наткнувшись на её ледяной взгляд. — Ты готова выкинуть пять сотен на такси просто чтобы доехать до работы? У нас метро в двух остановках! Это же… это просто сжигание денег назло мне! Ты могла бы откладывать это, могла бы…
— Могла бы отдать тебе? — закончила она за него, криво улыбнувшись. — Нет, Дима. Я трачу эти деньги на свой комфорт. Я плачу за то, чтобы не видеть потных лиц, не толкаться локтями и, самое главное, не зависеть от такого мужчины, как ты. Знаешь, в чем разница между нами? Я могу себе это позволить. А ты — нет.
Телефон в её руке коротко вибрировал.
— Машина будет через три минуты, — сообщила она. — У тебя как раз есть время найти мелочь по карманам. Кажется, проезд подорожал с первого числа? Надеюсь, у тебя хватит налички, потому что переводить тебе на карту я ничего не собираюсь. Принципиально.
Дмитрий почувствовал, как кровь отливает от лица. Это было уже не просто унижение. Это было уничтожение. Она не кричала, не била посуду, она просто спокойно и методично стирала его как личность, указывая на его полную финансовую импотенцию.
— Ты тварь, Ира, — прошептал он, глядя на неё с ненавистью. — Ты бездушная, расчетливая тварь. Я надеюсь, ты подавишься своими деньгами. Мама была права насчет тебя. Надо было слушать её, а не жениться на… на тебе.
— Твоя мама, — Ирина уже открывала дверь, впуская в квартиру холодный воздух подъезда, — сделала всё, чтобы ты остался инфантильным мальчиком, не способным отвечать за свои поступки. И ты отлично справляешься с этой ролью. Скажи ей спасибо, когда будешь трястись в автобусе. Это ведь её подарок тебе — твой новый образ жизни.
Она перешагнула порог, цокая каблуками по кафелю лестничной площадки.
— Ира! — крикнул он ей вслед, пытаясь уцепиться за последнюю соломинку, заставить её обернуться, увидеть его боль. — Если ты сейчас уйдешь, назад дороги не будет! Слышишь? Я этого не забуду!
Ирина остановилась у лифта, нажала кнопку вызова и, не оборачиваясь, бросила через плечо:
— А я на это очень надеюсь, Дима. Не забудь захватить зонт. На улице мерзкий дождь, а на остановке, говорят, продувает.
Двери лифта мягко разъехались, поглотив её стройную фигуру в дорогом пальто. Металлические створки сомкнулись, отрезая её от него окончательно. Дмитрий остался один в открытой квартире.
Тишина, наступившая после её ухода, давила на уши. Это была не тишина покоя, а вакуум, оставшийся после взрыва. Он стоял в коридоре, чувствуя себя пустым, выпотрошенным манекеном. Взгляд упал на тумбочку, где лежала горсть мелочи, высыпанная им вчера вечером из карманов джинсов.
Медленно, словно во сне, он подошел к тумбочке. Пальцы, предательски дрожа, начали перебирать монеты. Десять рублей, пять, два… Он сгреб холодный металл в ладонь. Пересчитал. Пятьдесят четыре рубля. На билет хватит. А на обратную дорогу — уже нет.
Дмитрий сжал монеты в кулаке так сильно, что гурт врезался в кожу. Внизу, во дворе, хлопнула дверца автомобиля. Он метнулся к окну на кухне, отодвинул жалюзи. Черная блестящая иномарка плавно отъезжала от подъезда, увозя его жену в теплую, комфортную жизнь, к которой он больше не имел никакого отношения.
Он посмотрел на свою руку, в которой были зажаты жалкие медяки. В отражении темного окна он увидел свое лицо — перекошенное, жалкое, лицо человека, который проиграл всё, даже не вступив в бой. Ему предстояло выйти под ледяной ноябрьский дождь, дойти до остановки, втиснуться в переполненный салон и всю дорогу, под толчки и ругань пассажиров, осознавать простую и страшную истину: он действительно всего лишь нищий пассажир в чужом автобусе жизни. И винить в этом, кроме себя и своей «святой» мамочки, было абсолютно некого…
