Первый раз Андрюшина мама приехала в марте, сразу после того, как мы с мужем вернулись из свадебного путешествия. Я еще чемоданы не разобрала, а она уже стояла на пороге с двумя огромными сумками и улыбалась так, словно приехала навсегда.
— Ленуська, родная! — она прижала меня к своей обширной груди, пахнущей «Красной Москвой» и чем-то домашним, уютным и одновременно удушающим. — Ну что, покажешь, как вы тут устроились?
Андрей светился. Взял у матери сумки, повел по квартире — моей, между прочим, квартире, которую я получила от бабушки еще до нашего знакомства. Показывал, как экскурсовод в музее: вот тут мы поставили новый диван, вот тут Ленка сделала ремонт, смотри, какие обои выбрала.
Валентина Петровна кивала, щупала обивку дивана, заглядывала в шкафы. В ванной задержалась надолго, я слышала, как она что-то передвигает, открывает-закрывает дверцы. Когда вышла, сказала:
— Хорошо у вас. Чисто. Только вот порядок надо навести, а то у вас тут вся косметика валяется как попало.
Я промолчала. Моя косметика лежала в специальном органайзере, каждая баночка на своем месте. Но спорить не стала.
Валентина Петровна пробыла три дня. Три дня я готовила завтраки, обеды и ужины. Три дня слушала истории про Андрюшу-школьника, Андрюшу-студента, про то, какой он замечательный сын и как ей повезло. Три дня убирала за ней чашки с недопитым чаем, вытирала капли на кухонном столе, собирала по квартире ее платки и тапочки.
На четвертый день она уехала. Я выдохнула, открыла все окна и проспала полдня.
— Мама тебе понравилась? — спросил Андрей вечером, обнимая меня на кухне.
— Конечно, — соврала я. — Очень приятная женщина.
В мае приехала его сестра Настя с мужем Володей. Они ехали через Москву на дачу к Володиным родителям и решили заночевать у нас. Одна ночь превратилась в четыре. На даче, оказывается, что-то ремонтировали и не закончили вовремя, надо было подождать.
Настя была шумная, веселая, все время что-то рассказывала, хохотала, звонила подругам прямо из моей спальни. Володя смотрел футбол в гостиной до трех ночи. Я просыпалась от криков комментатора и тихо ненавидела их обоих.
— Лен, а что у тебя на завтра? — спросила Настя, когда я в который раз мыла посуду после их ужина. — Может, в центр смотаемся? Мне тут туфли надо купить, ты же лучше знаешь, где что.
— Я работаю завтра, — ответила я, старательно оттирая жир со сковородки. Они готовили сами, что уже было чем-то, но кухня после них выглядела как после взрыва.
— А-а, ну ладно. Тогда мы с Вовкой сами как-нибудь.
Сами они никуда не поехали. Провалялись на моем диване весь день, заказали пиццу и оставили коробки на журнальном столике. Когда я пришла с работы, они уже спали, раскинувшись на разложенном диване в гостиной. Мне пришлось идти в спальню через темную комнату, спотыкаясь об их вещи.
В июле приехала Валентина Петровна снова, на этот раз с младшей дочерью Олей и ее сыном Матвеем. Мальчику было восемь лет, и он обладал удивительной способностью находить всё, что можно было сломать и ломать это. За неделю их пребывания у нас погибли: две кружки, ваза, которую мне подарила подруга, мой ноутбук (Матвей прыгал на диване и случайно на него упал) и последние остатки моего терпения.
— Дети же! — говорила Оля, когда я с побелевшим лицом смотрела на разбитый экран ноутбука. — Ну что теперь делать, вырастет — поймет.
Она даже не извинилась. Не предложила компенсацию. Просто развела руками и пошла пить чай.
Валентина Петровна гладила внука по голове:
— Матюшка у нас живой, активный. Это хорошо. Вот Ленка вон как тихо живет, красота, а детей нет. Это плохо.
Я почувствовала, как в висках застучало. Мы с Андреем только полгода как расписались. Полгода! Но промолчала. Как обычно.
— Мам, не надо, — Андрей неуверенно положил руку мне на плечо. — Мы еще молодые.
— Вот-вот, молодые, — подхватила Валентина Петровна. — Самое время. А то потом уже труднее будет. Да и мне внуков от тебя хочется, не только от девочек.
Та неделя запомнилась мне как один сплошной кошмар. Я готовила, убирала, стирала, работала, снова готовила и снова убирала. Андрей помогал, но как-то… вяло. Вынесет мусор, если попросишь три раза. Помоет посуду, но только свою тарелку. Остальное — моя забота.
— Андрюш, — говорила я по вечерам, когда мы наконец оставались одни в спальне, — может, скажешь маме, чтобы они пока не приезжали? Мне тяжело.
— Лен, ну это же моя семья, — он искренне не понимал. — Они не каждый день же приезжают.
— Почти каждый месяц!
— Ну и что? У нас большая квартира, места всем хватает. И вообще, это же здорово, когда родные рядом.
Я смотрела на него и не узнавала. Где тот Андрей, который полгода назад клялся, что я для него — главная, что мы построим свою жизнь, свой дом, свое счастье? Куда он делся?
В августе приехали все вместе: Валентина Петровна, Настя с Володей, Оля с Матвеем и еще какая-то двоюродная тетя Света, про которую я слышала впервые. Они приехали на день рождения Андрея. Я узнала об этом за три дня.
— Как это — все приедут? — я стояла на кухне с половником в руке, из кастрюли шел пар, и мне казалось, что сейчас я закричу.
— Ну, мама сказала, что хочет отметить мой день рождения всей семьей. Лен, это же классно! Давно мы все вместе не собирались.
— Андрей, здесь семь человек не поместится!
— Поместится, поместится. Настька с Вовкой на диване, мама и Оля в спальне, мы с тобой… ну, на кухне матрас надуем.
— На кухне?!
— Лен, ну день всего. Один день!
День превратился в пять. Пять дней ада. Я готовила с утра до вечера. Валентина Петровна командовала на моей кухне, переставляла кастрюли, учила меня резать картошку и морщилась от моих салатов. Настя и Оля сидели в гостиной, листали что-то в телефоне и громко обсуждали, что я неправильно одеваюсь и вообще выгляжу уставшей.
— Надо за собой следить, — говорила Настя, накрашенная и в новом платье. — Вот я каждый день маски делаю.
Я хотела сказать, что маски делать легко, когда не нужно готовить на семь человек и убирать за ними. Хотела спросить, а когда она в последний раз мыла пол или стирала чужие полотенца. Но промолчала.
Матвей бегал по квартире и кричал, включив телевизор на полную громкость. Володя пил пиво и складывал бутылки у балконной двери. Тетя Света без конца рассказывала о своих болезнях и требовала особую диету.
Андрей в этом хаосе чувствовал себя прекрасно. Он сидел в окружении родных, смеялся, пил, ел. Изредка заходил на кухню, целовал меня в шею:
— Лен, ты молодец. Спасибо, что все это терпишь.
Терплю. Я терплю. Значит, он понимает, что мне тяжело, но ничего не делает. Просто благодарит за терпение, как будто этого достаточно.
Когда они наконец уехали, я легла на диван и проплакала два часа. Квартира была в таком состоянии, что даже смотреть было страшно. Везде окурки, хотя я просила не курить на балконе. Горы грязной посуды. Пятна на ковре, который я чистила перед их приездом. Сломанная дверца шкафа — Матвей качался на ней.
Я убирала три дня. Три дня после работы я мыла, чистила, стирала. Андрей помогал первый вечер, потом у него появились дела: встреча с друзьями, срочный проект на работе, тренировка в спортзале.
— Лен, ты же сама знаешь, как вести хозяйство, — сказал он, собираясь на очередную встречу. — У тебя лучше получается.
В сентябре я попросила его серьезно поговорить.
Мы сидели на кухне, я сварила кофе, приготовила все слова, которые хотела сказать. Начала осторожно:
— Андрюш, мне кажется, нам надо установить какие-то границы с твоей семьей.
— Какие границы? — он не понял.
— Ну… чтобы они так часто не приезжали. Или хотя бы предупреждали заранее. И не на так долго.
Лицо его вытянулось:
— Лен, ты о чем? Это моя семья.
— И моя семья тоже, теперь. Но мне тяжело. Я не успеваю ничего. Работа, дом, постоянные гости…
— Гости? Это не гости, это родня!
— Ну хорошо, родня. Но они приезжают, и все ложится на меня. Я готовлю, убираю, стираю…
— Я же тебе помогаю!
— Андрей, — я постаралась говорить спокойно, — ты выносишь мусор. Это не помощь, это… это минимум.
Он обиделся. Замолчал, отвернулся к окну. Потом сказал:
— Знаешь, мне казалось, что ты другая. Что ты понимаешь, как важна семья. А ты… ты просто эгоистка.
Слово повисло в воздухе между нами. Эгоистка. Я — эгоистка, потому что устала работать прислугой в собственной квартире.
— Хорошо, — сказала я тихо. — Давай я буду эгоисткой.
Октябрь и ноябрь прошли относительно спокойно. Родня не приезжала, но Валентина Петровна звонила каждый вечер. Я слышала обрывки разговоров:
— Да, мам, все хорошо… Нет, Лена не против… Конечно, приезжайте на Новый год… Да, мам, я скажу ей…
Он мне не говорил. Просто в один из вечеров за ужином вскользь бросил:
— Кстати, на Новый год приедет вся семья. Мама уже билеты купила.
У меня застыла ложка на полпути ко рту.
— Что?
— Ну, мама, Настька, Оля, все. Хотят Новый год с нами встретить. Здорово, правда?
— Андрей, — я положила ложку, — мы с тобой этого не обсуждали.
— А что тут обсуждать? Новый год — семейный праздник. И вообще, они уже купили билеты, неудобно же.
— Неудобно кому? Им или мне?
— Лен, ну начинается опять…
— Да, начинается! — я не выдержала. — Потому что я устала! Понимаешь? Я устала быть служанкой для твоей семьи!
— Не ори!
— Я не ору, я говорю! Весь год они ездят сюда, живут неделями, едят мою еду, портят мои вещи, и никто даже спасибо не говорит!
— Они не обязаны говорить спасибо, это семья!
— Это твоя семья! А я что, не семья? Я не считаюсь?
Мы кричали долго. Может, впервые за все время нашей совместной жизни я не сдержалась, выплеснула все, что копилось. Андрей сначала защищался, потом перешел в наступление: я черствая, я не ценю его родных, я вообще плохая жена.
— Хорошая жена радуется, когда в дом приходят родные люди!
— Хороший муж защищает свою жену, а не превращает ее в прислугу!
Мы легли спать в молчании. Я лежала, глядя в потолок, и понимала: что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно.
В декабре началась подготовка к приезду. Валентина Петровна звонила и диктовала список продуктов, которые нужно купить. Настя уточняла, можно ли им с Володей занять спальню, потому что Володе нужна хорошая кровать — у него спина болит. Оля интересовалась, есть быстрый ли у нас Wi-Fi — Матвею надо в игры играть.
Я слушала эти разговоры, и внутри нарастало что-то темное, тяжелое. Злость? Отчаяние? Я не знала. Знала только, что больше не могу.
Двадцать восьмого декабря, когда до приезда оставалось два дня, я пришла с работы и увидела Андрея, таскающего в квартиру пакеты с продуктами.
— Смотри, сколько всего купил! — он был доволен собой. — Мама прислала список, я все взял. Правда, икры красной не нашел нормальной, но мама сказала, можно и без нее.
Я посмотрела на пакеты. Их было штук десять. Килограммы мяса, овощей, сладостей. Я представила, как буду все это готовить. Три дня до Нового года, сам праздник, потом еще дня три-четыре после — они же не уедут сразу. Неделя ада.
— Лена, чего молчишь? — Андрей заглянул мне в лицо. — Ты чего такая?
— Я устала.
— Ну отдохнешь завтра. Сегодня только часть продуктов разложим, а завтра уже начнем готовить. Мама сказала, что…
— Все.
— Что?
— Все, — повторила я. — Я устала. Понимаешь? Устала от твоей мамы, от твоих сестер, от Матвея, от Володи, от всех.
— Лена, они еще даже не приехали!
— И не приедут.
Он замер с пакетом в руках.
— Что ты сказала?
— Я сказала — они не приедут. Позвони и отмени. Скажи, что я заболела. Что у нас прорвало трубу. Что угодно. Но они не приедут.
— Ты с ума сошла? — он побледнел. — Билеты куплены! Мама готовится! Все ждут!
— А меня кто-нибудь спросил, жду ли я? Хочу ли я?
— Лена, прекрати истерику!
— Это не истерика, — я была абсолютно спокойна. Какое-то ледяное спокойствие. — Это мое решение. Это моя квартира, и я не хочу встречать здесь Новый год с людьми, которые относятся ко мне как к прислуге.
— Да никто к тебе так не относится!
— Все так относятся! — я повысила голос. — Твоя мама командует на моей кухне! Твои сестры рассуждают, как мне одеваться! Твой племянник крушит мои вещи, и никто даже не извиняется! А ты… ты просто стоишь в стороне и говоришь, что я должна терпеть, потому что это семья!
— Это и есть семья! — он тоже кричал теперь. — Так и должно быть!
— Нет, — я покачала головой. — Не должно. Не так.
Мы смотрели друг на друга. Между нами лежали пакеты с продуктами для праздника, которого не будет.
— И что ты предлагаешь? — спросил он ледяным тоном.
— Звони им и говори, что они не приедут. Или… или езжай к ним сам.
— Ты меня выгоняешь?
— Я предлагаю тебе выбор. Встретить Новый год здесь, со мной, вдвоем. Или поехать к ним.
— Это шантаж!
— Это моё решение.
Он смотрел на меня так, словно видел впервые. Потом резко развернулся, схватил телефон и вышел на балкон. Я слышала обрывки разговора: «мама, я не знаю… она сошла с ума… ну что делать…»
Вернулся минут через двадцать. Лицо каменное.
— Я еду к ним.
— Хорошо.
— Ты это серьезно?
— Абсолютно.
Он начал собирать вещи. Я стояла на кухне и смотрела, как он ходит из комнаты в комнату, запихивает в сумку одежду, бритву, зарядки. Двигался резко, зло, хлопал дверцами шкафа.
— Знаешь что, — сказал он, застегивая сумку, — может, оно и к лучшему. Побудешь одна, подумаешь. Может, поймешь, что была неправа.
— Может, — согласилась я.
Он ушел, хлопнув дверью. Я подошла к окну, смотрела, как он садится в такси, уезжает. И только тогда разрешила себе заплакать.
Плакала недолго. Потом встала, умылась холодной водой и начала убирать пакеты с продуктами. Часть положила в холодильник, часть отнесла соседке — пожилая женщина, живет одна, обрадуется. Остальное упаковала для приюта — узнавала недавно, они принимают продукты.
Двадцать девятого весь день убиралась. Не потому что надо было, а потому что хотела. Вымыла полы, протерла все поверхности, постирала шторы. К вечеру квартира блестела.
Тридцатого ходила по магазинам. Купила себе красивую пижаму, бутылку хорошего вина, деликатесов — сыр, хамон, оливки. Того, что люблю я, а не то, что любят Валентина Петровна или Настя.
Телефон молчал. Андрей не звонил.
Тридцать первого проснулась поздно. Впервые за год — проспала до одиннадцати. Встала, сварила кофе, села у окна. Шел снег. Красиво, спокойно.
День прошел в неге. Я читала книгу, которую не могла дочитать полгода. Смотрела фильм. Приняла долгую ванну с пеной. Сделала маску для лица. Накрасила ногти.
Вечером накрыла стол. Для себя одной. Маленький, красивый. Зажгла свечи. Включила телевизор — там показывали «Иронию судьбы».
В полночь подняла бокал вина:
— С Новым годом, Лена. С новой жизнью.
Выпила. Было тихо, спокойно и… хорошо. Странно хорошо.
Андрей звонил второго января. Голос виноватый, неуверенный:
— Лен, можно мне приехать? Поговорить?
— Приезжай.
Он появился вечером. Осунувшийся, помятый. Села на диван, долго молчал. Потом сказал:
— Я понял. Там, с ними… я понял.
— Что ты понял?
— Что мама действительно все время командует. Что сестры только о себе говорят. Что Матвей неуправляемый, а Оля даже не пытается его воспитывать. Что… что я привык, и мне казалось это нормальным.
Я молчала.
— Мама спрашивала, почему ты меня выгнала. Я объяснял, и она говорила, что я сам виноват. Представляешь? Она сказала, что я испортился в Москве, что перестал ценить семью. А я подумал… я подумал, что она считает семьей только их. Но ты ведь тоже теперь семья. Моя семья. Главная семья.
— Андрей…
— Подожди. Я хочу сказать. Прости. Прости, что не видел, как тебе тяжело. Что не защищал. Что позволял им приезжать и жить здесь, как у себя дома, не спрашивая тебя. Ты права — это твоя квартира. И даже если бы была наша общая — ты права. Надо спрашивать. Надо уважать.
Я смотрела на него. Он и правда понял. Может быть, впервые.
— Я не хочу, чтобы они больше не приезжали, — сказала я. — Я просто хочу, чтобы это было нормально. Чтобы они спрашивали. Чтобы не жили неделями. Чтобы помогали, а не создавали дополнительную работу. И чтобы ты был на моей стороне. Не против них, но и не против меня. Рядом. С нами обоими.
— Я буду, — кивнул он. — Обещаю.
— А если не получится?
— Получится. Я позвонил маме вчера. Сказал, что мы с тобой будем жить так, как удобно нам. Что они могут приезжать, но только по приглашению и ненадолго. Что Матвею надо объяснить правила поведения в чужом доме. Она обиделась.
— И что ты сказал?
— Что если она хочет видеть меня, то придется принять новые правила. Она подумает.
Мы сидели в тишине. За окном шел снег.
— Так я могу остаться? — спросил он тихо.
— Можешь, — ответила я. — Но помни: это всерьез. Если ты снова начнешь…
— Не начну. Честно.
Я не знала, верить ли ему. Не знала, получится ли у нас. Но решила дать шанс. Один.
— Тогда давай начистоту, — сказала я. — Прямо сейчас. Распределим обязанности по дому. Поровну. Запишем, если надо. И обсудим, как часто твоя семья может приезжать и что делать, если они нарушают границы.
— Хорошо, — он кивнул. — Давай.
Мы просидели до ночи, составляя новые правила нашей жизни. Говорили честно, без криков, без обид. Может быть, впервые за год — говорили по-настоящему.
Я не знаю, как все будет дальше. Знаю только, что я больше не намерена терпеть. Что у меня есть границы, и я имею право их защищать. Что любовь — это не только принятие и терпение, но и уважение.
И еще я знаю, что если придется снова выгнать его — выгоню. Потому что я устала жить с чужой роднёй в собственном доме. Устала быть удобной, терпеливой, безропотной.
Я просто устала быть не собой.
А я имею право быть собой. Даже в браке. Особенно в браке.
