— Да что ты паришься, старик! Я свой золотой билет вытянул. Алина в меня по уши влюблена, её квартира в центре – считай, уже моя. Ещё пару лет, и её предки мне на бизнес отстегнут. Главное – играть роль любящего мужа.
Голос Игоря, усиленный акустикой застеклённого балкона, ударил Алину под дых. Она замерла в полушаге от двери в гостиную, сжимая в руке подарочную коробку с тортом. Его любимый медовик. Она специально сорвалась с совещания, обманув начальника внезапной мигренью, и проехала через весь город в ту самую кондитерскую, чтобы порадовать его. Просто так. Без повода. Чтобы увидеть, как он улыбнётся своей мальчишеской, обезоруживающей улыбкой, обнимет её и скажет: «Ты моё сокровище».
Ключ в замке провернулся так тихо, что он, конечно, не услышал. Он вообще ничего не слышал и не видел, кроме блестящей перспективы, которую с таким упоением рисовал своему приятелю Витьку. Смех, последовавший за фразой, был жирным, самодовольным. Смех хищника, который уже примеривается к горлу жертвы.
— Нет, ты не понял, Вить. Это не просто брак. Это инвестиционный проект! — продолжал вещать он, и Алина физически ощутила, как мир вокруг неё начал терять цвет и объём, становясь плоским и серым. — Её предки – это вообще отдельная песня. Старой закалки, считают, что зятю надо помогать. Я им тут напел про стартап, экологически чистые материалы… Они чуть не прослезились от умиления. Главное, почаще называть её маму «мамочкой» и с аппетитом есть её пересоленные котлеты.
Воздух в прихожей, ещё минуту назад пахнувший уютом и его терпким парфюмом, вдруг стал густым и удушливым. Алина медленно, будто боясь потревожить призрака, поставила коробку с тортом на тумбочку. Атласная лента показалась ей змеёй, обвившей картонную ловушку. Она так же бесшумно, как вор в собственном доме, сняла туфли и прошла в спальню. Каждая вещь в квартире кричала о нём: его гантели в углу, его книга на прикроватном столике, его дурацкая футболка на спинке кресла. Раньше это было тканью их общей жизни. Теперь – уликами на месте преступления.
Ни слёз, ни крика. Внутри неё что-то оборвалось, и на месте обрыва образовался холодный, идеально гладкий вакуум. Все чувства — любовь, нежность, доверие — были мгновенно аннигилированы. Осталась только звенящая, кристаллическая ясность. Она видела всё. Каждый его жест, каждое слово за последние два года теперь встали на свои места в этой уродливой мозаике. Его комплименты, его забота, его страстные признания — всё было лишь частью хорошо отрепетированного спектакля. А она была восторженной дурой в первом ряду, не замечавшей фальшивых декораций.
— Она же наивная, как дитя. Верит в каждое слово. Говоришь ей, что она самая красивая, — она тает. Говоришь, что хочешь от неё детей, — она готова тебе весь мир к ногам положить. Женщины… они такие предсказуемые. Особенно те, которых никто до тебя так сильно «не любил».
Алина открыла шкаф. Его половина. Идеальный порядок, который она наводила каждые выходные. Она вытащила с антресолей большой дорожный чемодан на колёсиках, раскрыла его на ковре, и этот звук – щелчок пластиковых замков – прозвучал в тишине комнаты как взведённый курок.
— Давай, до связи, чувак, позже созвонимся! — услышала она его финальную реплику и короткий смешок. Скрипнула дверь балкона.
Когда Игорь, потирая руки, с улыбкой человека, довольного собой и всем миром, зашёл в спальню, он замер на пороге. Алина стояла у раскрытого чемодана и методично, без единого лишнего движения, снимала с вешалок его рубашки и бросала их внутрь. Одна за другой. Белая. Голубая. В полоску. Её лицо было абсолютно спокойным, почти отсутствующим.
— Алин?.. Ты чего? Ты же… должна была быть на работе. Что-то случилось? — его голос, только что сочившийся цинизмом, стал растерянным и неуверенным.
Она не удостоила его ответом. Достала с полки стопку его джинсов и так же аккуратно, будто сортируя бельё, отправила их вслед за рубашками. Её движения были выверенными, механическими, как у заводного автомата. Ни тени гнева, ни капли сожаления.
— Алина, прекрати. Что это значит? Объясни мне, что происходит! — он сделал шаг к ней, но остановился, наткнувшись на её взгляд. Пустой, холодный, как поверхность замёрзшего озера, под которым не было ничего живого.
Она наконец посмотрела прямо на него. И в этой мёртвой синеве он не увидел ничего из того, к чему привык — ни любви, ни обожания. Только бесстрастное, отстранённое презрение.
— Золотой билет? Ты сказал своему дружку, что я твой «золотой билет» в безбедную жизнь?! Так вот, дорогой, срок действия этого билета только что истёк! Собирай свои вещи и иди покупай лотерейный!
Он побледнел. С лица вмиг слетела вся его напускная уверенность. Он всё понял. И, как любой пойманный за руку мошенник, начал лепетать первое, что пришло в голову.
— Милая, ты… ты всё не так поняла! Это шутка была! Просто мужской трёп, ты же знаешь Витька, мы с ним всегда так…
Алина усмехнулась. Краешек её губы дёрнулся в гримасе, которая не имела ничего общего с улыбкой. Это был оскал хищника, загнавшего дичь. Она молча подошла к креслу, где валялась его спортивная сумка, схватила её за лямку и с силой, без замаха, просто выкинула её вперёд. Сумка ударила его в грудь — не больно, но унизительно. Это был жест не женщины в истерике. Так выбрасывают мусор.
— Представление окончено. Вон из моего дома и из моей жизни.
Спортивная сумка, набитая мягкой одеждой, не причинила ему боли, но удар по самолюбию был оглушительным. Он отшатнулся скорее от неожиданности, чем от силы толчка. На секунду на его лице промелькнуло искреннее, почти детское недоумение. Он смотрел то на сумку, упавшую к его ногам, то на Алину, и в его мозгу, привыкшем всё просчитывать, произошёл системный сбой. Сценарий, который он так блестяще режиссировал два года, внезапно пошёл вразнос. Актриса отказалась играть свою роль.
И тогда, в эту короткую паузу, растерянность на его лице сменилась чем-то другим. Маска любящего, слегка напуганного мужа треснула, и из-под неё проглянуло жёсткое, злое и расчётливое выражение. Он медленно выпрямился, чуть вздёрнув подбородок. Его голос, когда он заговорил снова, был уже другим — не лебезящим, а стальным, с ледяными нотками.
— Значит, вот так? Ты подслушиваешь в собственном доме? Крадёшься, как мышь, чтобы вырвать фразу из контекста и устроить этот спектакль? Я правильно понимаю, Алина?
Он сделал шаг вперёд, сокращая дистанцию. Теперь он не оправдывался. Он нападал. Это была его излюбленная тактика: лучший способ защиты — это перевернуть доску и обвинить противника в нечестной игре.
Алина не отступила. Она продолжала стоять у шкафа, её руки были спокойно опущены вдоль тела. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на редкое, но отвратительное насекомое под стеклом. С холодным, бесстрастным любопытством.
— Контекст? — она произнесла это слово так, будто пробовала на вкус что-то протухшее. — Какой же контекст, Игорь, может быть у фразы «инвестиционный проект»? Расскажи, мне даже интересно. Какую ещё ложь ты способен придумать прямо сейчас, стоя здесь?
— Ложь? Ложью это делаешь ты! Своим недоверием! — он повысил голос, намеренно вкладывая в него обиду и праведный гнев. — Да, я сказал «золотой билет»! И знаешь почему? Потому что ты — лучшее, что случилось в моей жизни! Ты мой шанс на счастье, на нормальную семью, на всё то, о чём я мечтал! Я хвастался перед Витьком! Хвастался своей женщиной, своей удачей! А ты… ты всё перевернула, измазала грязью!
Он говорил страстно, почти убедительно. Любая другая на её месте, возможно, засомневалась бы. Может, и правда погорячилась? Может, мужской разговор, глупое бахвальство? Но Алина видела не его лицо, искажённое «обидой». Она видела его спину на балконе и слышала тот жирный, самодовольный смех. Смех, который не подделать.
— Перестань, Игорь. Просто прекрати. Это даже не смешно, — её спокойствие выводило его из себя гораздо сильнее, чем крики и обвинения. Он ожидал бури, слёз, истерики, где он мог бы выступить в роли успокаивающего, сильного мужчины. Но он столкнулся с айсбергом, и его корабль уже получил пробоину.
— Нет, это ты прекрати! — он сделал ещё один шаг, почти вплотную приблизившись к ней. Он был выше, и теперь нависал над ней, пытаясь подавить её физически. — Ты собираешься разрушить всё, что мы строили, из-за одной дурацкой фразы? А как же наши планы? Наш дом в пригороде, о котором мы говорили? Наш отпуск в Италии осенью? Ты готова всё это выкинуть? Из-за своей паранойи?
Он протянул руку, чтобы коснуться её плеча, — жест, который сотни раз действовал безотказно. Но она сделала короткое, резкое движение назад, уклоняясь от его прикосновения, будто от чего-то ядовитого. И этот жест сказал ему больше, чем любые слова. Он понял — всё. Она ему не верит. Ни одному слову. И не поверит уже никогда.
— Твои планы. Не наши, — отчеканила она, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде не было ненависти. Было что-то хуже — полное, тотальное безразличие. Как к пустому месту. Как к предмету мебели, который решено выбросить.
И тогда его терпение лопнуло. Осознание того, что его лучшая, самая продуманная партия проиграна, ударило по нему с силой кувалды. Его лицо исказилось. Праведный гнев исчез, осталась только чистая, неприкрытая ярость неудачника, у которого из-под носа уводят крупный куш.
— Ах вот как?! Значит, ты уже всё решила? Вынесла приговор? Ну что ж, судья! Только не думай, что я буду молча собирать манатки и уползать, поджав хвост! Ты хотела правды? Ты её получишь
— Ты хотела правды? Ты её получишь!
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и удушливые, как предгрозовая духота. Игорь отступил на шаг, но не для того, чтобы уйти, а чтобы лучше видеть её лицо. Он хотел насладиться эффектом. На его губах заиграла кривая, злая усмешка, которая окончательно стёрла все остатки того человека, которого Алина, как ей казалось, знала. Маска не просто слетела — он разбил её вдребезги о пол и теперь с наслаждением топтал осколки.
— Да! Да, ты была билетом! — выплюнул он, и его голос зазвенел от неприкрытого торжества. — Счастливым лотерейным билетом, который вытаскивает нищий, уставший от дерьма и безнадёги! Думаешь, я мог влюбиться в такую, как ты? В пресную, правильную девочку, у которой вся жизнь расписана на десять лет вперёд? Работа-дом-йога по выходным. Боже, какая скука!
Алина молчала. Она просто смотрела на него, и её спокойствие было похоже на затишье в эпицентре урагана. Она больше не видела перед собой любимого мужчину. Она видела чужое, неприятное существо, которое по какой-то ошибке природы слишком долго обитало в её доме.
— Я играл. И, надо признать, играл гениально! — он вошёл в раж, размахивая руками, как актёр на сцене. — Я говорил тебе то, что ты хотела слышать. Восхищался твоей дурацкой работой, где ты перекладываешь бумажки, хвалил твоих подруг-куриц с их разговорами о шмотках и диетах. Я даже делал вид, что мне нравится артхаусное кино, от которого меня тошнило! Всё ради этого! — он обвёл рукой комнату. — Ради квартиры в центре. Ради твоих предков с их накоплениями.
Он остановился, чтобы перевести дух, и уставился на неё, ожидая реакции. Слёз. Криков. Обвинений. Но она лишь слегка наклонила голову, будто рассматривая его под новым, любопытным углом.
— Нищий, — произнесла она тихо, но отчётливо. — Это самое точное слово, которое ты сказал за последние два года.
Его лицо дёрнулось, будто от пощёчины. Он ожидал чего угодно, но не этого холодного, препарирующего анализа. Её спокойствие выводило его из себя, обесценивало его яростную исповедь, превращая её в жалкий скулёж.
— Зато я не лицемер! — взвизгнул он. — А твои родители! О, это отдельный цирк! Твой папаша с его вечными байками про армию и разговорами о политике, в которой он не смыслит ни черта. Я сидел, кивал, поддакивал этому маразму! А твоя мамочка? С её пересоленными котлетами, которыми можно гвозди забивать, и вечным вопросом: «Игорёчек, а когда же внуки?» Я заслужил медаль за то, что ел это и улыбался!
Алина молча подошла к комоду, выдвинула ящик и достала стопку его футболок. Она аккуратно сложила их и положила в чемодан поверх джинсов. Каждое её движение было пропитано ледяным презрением. Она не удостаивала его яростный монолог даже взглядом. Она просто методично стирала его присутствие из своей жизни.
— Ты так старался, Игорь, — её голос прозвучал ровно, почти сочувственно. — А оказался всего лишь дешёвым актёром в провинциальном театре. Даже жаль тебя.
Это было последней каплей. Он понял, что не может пробить её броню. Он не мог причинить ей боль так, как хотел. И тогда он решил бить по самому живому, уничтожить не будущее, а прошлое.
— Жаль? — он расхохотался, но смех получился скрипучим и фальшивым. — Жаль тебе должно быть себя! Помнишь нашу первую поездку за город? На то озеро? Ты ещё плакала от счастья, говорила, что никогда не была так счастлива. Я обнимал тебя, а сам в это время прикидывал в уме, сколько будет стоить эта твоя развалюха, если её продать и вложить деньги в дело.
Он выжидал. Это был его козырь. Удар по самому сокровенному воспоминанию. Он увидел, как её пальцы на мгновение замерли на краю чемодана. Попал.
— А твой бизнес-план для отца? — с наслаждением продолжал он, добивая её. — Та папка с расчётами, над которой ты так корпела, чтобы впечатлить старика? Я её с Витьком за полчаса на коленке набросал, пока ты спала. Мы ржали до слёз, представляя, как твой папа развесит уши и начнёт раскошеливаться. Ты даже не представляешь, какой ты была наивной дурой. Весь твой мир, Алина, вся ваша «любовь» — это одна большая постановка. И режиссёром был я.
Он замолчал, довольный произведённым эффектом. Он вывернул наизнанку всё, что у них было, растоптал, смешал с грязью. Он ждал её реакции, её боли, её краха.
Алина медленно закрыла чемодан. Щёлкнули замки. Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. И в её взгляде не было боли. Там была только пустота. Выжженная дотла пустыня. Она смотрела сквозь него, будто его здесь уже не было.
— Ты прав, — сказала она ровно. — Это была постановка. И она только что закончилась. А теперь — финал.
— Финал? — переспросил он, и в его голосе впервые за весь разговор проскользнула нотка растерянности. Он ожидал чего угодно — скандала, битья посуды, звонка её отцу, но не этого ледяного спокойствия, не этого зловещего слова. — Какой ещё финал, Алина? Ты с ума сошла?
Она не ответила. Вместо этого она молча обошла его, подошла к прикроватной тумбочке, взяла его часы, бумажник и ключи от машины. С той же методичной аккуратностью, с какой она складывала его вещи, она положила всё это сверху на закрытый чемодан. Словно собирала набор для покойника перед отправкой в последний путь. Затем она взяла чемодан за ручку, с лёгкостью покатила его по гладкому ламинату в прихожую и оставила у самой двери.
Он смотрел на её действия, как на замедленную съёмку в кино, и до его сознания медленно, мучительно доходило, что это не игра. Это не было попыткой его напугать. Это был приговор, приводимый в исполнение.
— Ты не можешь, — пробормотал он, следуя за ней, его собственная ярость сменилась подступающей паникой. — Ты не можешь вот так просто меня выгнать! Куда я пойду?
Алина развернулась. Она стояла в дверном проёме спальни, и свет из прихожей очерчивал её силуэт, делая лицо почти невидимым в тени. Но голос её был отчётлив и резок, как звук разбитого стекла.
— Меня это не волнует. Можешь пойти к Витьку. Расскажешь ему, как твой гениальный «инвестиционный проект» с треском провалился. Может, он тебя приютит. Из жалости.
— Алина, постой, давай поговорим! — он сделал шаг к ней, протягивая руку, но остановился, когда она просто посмотрела на его ладонь с брезгливым недоумением. — Мы же взрослые люди! Я погорячился, наговорил глупостей со злости… Ты же знаешь, я не это имел в виду!
Она усмехнулась. Этот тихий, лишённый всякого веселья звук заставил его вздрогнуть.
— Ты имел в виду именно это, Игорь. Каждое слово. В этом-то и вся проблема. Ты, наконец, впервые за два года сказал мне правду. Спасибо тебе за это. А теперь уходи.
Она прошла мимо него, открыла входную дверь и прислонилась к косяку, скрестив руки на груди. Жест был недвусмысленным. Путь был открыт.
— А как же… а что ты скажешь родителям? — это был его последний, самый жалкий аргумент. Он цеплялся за приличия, за ту самую социальную ткань, которую только что сам с таким упоением рвал на куски.
— Я им расскажу правду. Ту самую, которую ты мне только что любезно предоставил. Уверена, они будут рады узнать, в какой удачный «проект» чуть не вложились, — она посмотрела на часы на своей руке. — У тебя есть одна минута, чтобы забрать свои вещи и исчезнуть. Через шестьдесят секунд я начну кричать. Громко. Думаю, соседям будет очень интересно.
Он посмотрел в её глаза и увидел там сталь. Он понял — она не блефует. Она сделает это. Весь его мир, построенный на лжи, рушился в эти мгновения. Квартира, машина, деньги, статус — всё утекало сквозь пальцы. Он, гениальный игрок, оказался нищим шулером, пойманным за руку. Схватив ручку чемодана и спортивную сумку, он, не глядя на неё, выскочил за порог.
Алина не сказала ни слова. Она просто закрыла за ним дверь. Провернула ключ в замке один раз. Потом второй. Щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел. Финал.
Она осталась стоять, прислонившись спиной к холодной двери. Адреналин, который держал её на ногах, который делал её голос твёрдым, а движения точными, начал отступать. Силы покидали её. Ноги стали ватными. Она медленно сползла по двери на пол.
Тишина. Квартира, которая ещё час назад была их общим домом, их гнездом, теперь стала просто пустым пространством. Гудела от пустоты. Она подняла глаза. Взгляд её упал на тумбочку у входа. На ней стояла подарочная коробка. Его любимый медовик. С аккуратной атласной лентой, которую она так тщательно завязывала.
И в этот момент плотина рухнула.
Из её груди вырвался один-единственный, сдавленный, похожий на стон всхлип. Она зажала рот рукой, чтобы не закричать. Слёзы, которых не было всё это время, хлынули из глаз горячим, обжигающим потоком. Она плакала не от обиды. Она плакала от боли. От осознания масштаба предательства. Каждое «люблю», каждый поцелуй, каждый смех — всё было фальшивкой. Два года её жизни, её самых искренних и светлых чувств, были просто частью чужого циничного плана. Она оплакивала не его — она оплакивала себя. Ту наивную, счастливую Алину, которую сегодня убили на застеклённом балконе её собственной квартиры.
Она сидела на полу в пустой прихожей, сотрясаясь от беззвучных рыданий, и смотрела на этот несчастный торт — памятник её растоптанной любви. За дверью шумел вечерний город, но в её квартире впервые за долгое время воцарилась настоящая, оглушительная тишина. Тишина, в которой ей предстояло заново учиться дышать…
