Запах жареной картошки и котлет наполнял квартиру. Суббота. День, когда наша семья собирается у бабушки Веры Николаевны на традиционный обед.
— Доченька, не поможешь с сервировкой? — раздался голос бабушки из глубины квартиры. — Через пять минут подам горячее.
С тяжёлым вздохом я взялась за столовые приборы и фарфоровые тарелки, аккуратно расставляя их по праздничной скатерти. В груди теплилась слабая надежда, что хотя бы сегодняшний день пройдёт без привычного напряжения. Очень хотелось в это верить.
— Мам, я могу помочь? — мой десятилетний Егор заглянул в столовую, держа в руках школьный альбом для рисования.
— Конечно, солнышко. Расставь стаканы.
Мальчик бережно взял хрустальные бокалы и, осторожно ступая, словно по минному полю, принялся размещать их возле каждой тарелки. В тот самый миг, когда последний бокал коснулся белоснежной скатерти, дверной звонок пронзительно разрезал тишину квартиры.
— Входите, не заперто! — донёсся до нас громкий возглас бабушки, перекрывший шипение сковородки.
Дверь распахнулась, и на пороге появились моя сестра Света с мужем и их сыном Ваней. Ему было одиннадцать, всего на год старше моего Егора.
— Здравствуйте, дорогие мои! — воскликнула Светлана, стремительно ворвавшись в прихожую и моментально заполнив всё пространство своей неукротимой энергией.
— Добрый день, — пробормотал Егор едва слышно, но его робкое приветствие растворилось в гуле возбуждённых голосов.
Из кухонных недр появилась бабушка, промокая влажные ладони о цветастый передник. Её лицо сразу просветлело, когда она увидела Ваню.
— Ванечка! Иди сюда, дай обниму! — она заключила внука в объятия. — Как школа? Какие новости?
— Нормально, — улыбнулся Ваня. — Я участвовал в олимпиаде по математике, прошёл в городской тур.
— Вот умница! — бабушка расцвела. — В кого ты такой умный, а? В деда, наверное. Он тоже всегда с цифрами дружил!
Я посмотрела на Егора. Он стоял, всё ещё держа свой альбом, и смотрел на эту сцену. В его глазах читалось что-то, от чего моё сердце сжалось.
— Бабуль, а Егор тоже хочет тебе что-то показать, — попыталась я привлечь её внимание.
— Да-да, сейчас, — рассеянно ответила она, не отрывая взгляда от Вани. — Рассказывай дальше, Ванечка.
Егор тихо опустил альбом на тумбочку у входа и направился на кухню. Я хотела пойти за ним, но в этот момент бабушка скомандовала:
— Все за стол! Уже всё готово!
Мы расселись за круглым столом. Бабушка, конечно же, усадила Ваню справа от себя. Егор оказался на другом конце стола.
— Ну-ка, поведайте, как жизнь течёт? — с деланным интересом спросила бабушка, щедро накладывая в тарелку Вани дымящуюся картошку, старательно подбирая кусочки с золотистой корочкой.
Светлана моментально расцвела, зрачки её расширились, и полился нескончаемый поток восторженных подробностей о новой должности в банке, просторном кабинете с панорамными окнами и грядущем семейном отдыхе на курортах Краснодарского края. Сергей вяло поддакивал, изредка вставляя междометия, но в основном сосредоточенно поглощал угощение.
— А ты как, Марина? — наконец, бабушка повернулась ко мне.
— Нормально, — ответила я. — На работе всё по-старому. Егор в художественную школу начал ходить.
— Правда? — без особого интереса спросила бабушка. — Это хорошо.
И снова повернулась к Ване.
— А вам задавали что-нибудь интересное на эту неделю?
— Мы проходим дроби, — ответил Ваня. — А ещё я записался в секцию по плаванию.
— Молодец! Спорт — это очень важно, — кивнула бабушка. — Настоящий мужчина растёт!
Егор в этот момент попытался дотянуться до солонки и случайно стукнул вилкой по тарелке. Звук вышел резким.
— Егор! — строго сказала бабушка. — За столом нужно вести себя прилично!
Я видела, как лицо сына поникло. Мальчик безмолвно опустил взгляд, сосредоточившись на узоре своей тарелки, боясь поднять глаза.
— Такая мелочь, не стоит беспокойства, — вступилась я, пытаясь разрядить возникшее напряжение.
— Вот Ваня никогда не шумит за столом, — заметила бабушка.
Что-то внутри меня надломилось. Долгие месяцы и годы я глотала обиду, отмахивалась от очевидного, уговаривала себя, что всё это — лишь игра моего воображения. Но теперь, наблюдая, как гаснет огонёк в глазах Егора, как опускаются его плечи, я ощутила, что плотина моего терпения дала трещину.
Застолье шло своим чередом. Светлана заливалась смехом, рассказывая забавный случай про начальника отдела, остальные поддерживали её веселье одобрительными восклицаниями. Я сидела будто в вакууме — звуки долетали глухо, словно сквозь толщу воды. Лишь собственный пульс отдавался в висках с нарастающей силой. В душе клубился тяжёлый ком из обиды, разочарования и гнева, который уже невозможно было сдерживать.
Когда трапеза завершилась, мальчишки умчались в комнату, где включили мультфильм про супергероев, а Сергей с другими мужчинами погрузились в жаркую дискуссию о последних политических новостях. Я, стиснув зубы, принялась помогать бабушке освобождать стол от использованной посуды.
— Угощение было превосходным, — выдавила я из себя, складывая опустевшие тарелки стопкой.
— Пустяки, дорогая, — отмахнулась бабушка, расправляя складки на фартуке. — Ради вас я готова и не на такое.
Что-то внутри меня окончательно надломилось. Дрогнувшим от волнения голосом, еле сдерживая подступающие слёзы, я решилась задать вопрос, который мучил меня годами:
— Скажи, почему Ванечка всегда купается в твоих похвалах, а мой мальчик остаётся для тебя невидимкой?
Фарфоровая тарелка застыла в морщинистых руках бабушки. Её взгляд, внезапно острый и колючий, пронзил меня насквозь, будто я произнесла нечто кощунственное в храме.
— Что за чушь ты несёшь? — в её голосе моментально исчезли тёплые ноты, уступив место ледяному тону. — Моё отношение ко всем одинаково справедливое.
— Нет, не одинаково, — я чувствовала, как к глазам подступают слёзы, но сдерживала их. — Ты всегда выделяешь Ваню. Всегда. С того момента, как он родился.
— У тебя просто чрезмерно развита чувствительность, — отрезала бабушка. — Всегда такой была. Всё преувеличиваешь.
История повторяется с пугающей точностью, как заезженная пластинка. Вечные рефрены моего детства звучат в ушах: «Не будь такой впечатлительной», «У тебя богатое воображение», «Прекрати придумывать проблемы на ровном месте».
— А Светлане ты когда-нибудь бросала подобные упрёки? — мой вопрос прозвучал едва громче шёпота.
— Причём здесь Света?
— Притом, что ей ты никогда такого не говорила. Как и Ване не делаешь замечаний.
Бабушка поставила тарелку на стол с таким стуком, что я вздрогнула.
— Послушай-ка меня внимательно! — её слова прозвучали как обвинительный приговор. — Я поставила на ноги обеих моих девочек. Каждую крупицу своей души я вложила в вас после трагической гибели ваших родителей в той роковой поездке. И что я слышу в ответ? Упрёки?
Мне было семь, когда родители разбились в автокатастрофе. Свете — десять. Бабушка забрала нас к себе, растила одна. Это правда. Но это не отменяло той боли, которую я чувствовала сейчас.
— Это не упрёки, — сказала я. — Я просто хочу, чтобы ты относилась к Егору так же, как к Ване. Он тоже твой внук. Он тоже заслуживает твоего внимания и любви.
— Не нужно меня учить, как любить внуков, — отрезала бабушка. — Я знаю, что делаю.
Я вздохнула. Этот разговор никуда не вёл. Всё как всегда — стена непонимания, за которую невозможно пробиться.
Створка двери медленно отворилась, и в щели возникло обеспокоенное лицо Светланы с напряжёнными складками у губ.
— Всё в порядке у вас? — её встревоженный взор перескочил с моего побледневшего лица на окаменевший силуэт пожилой женщины.
— Превосходно, дорогая, — бабушка мгновенно переключилась на приторно-сладкий тон, натягивая маску радушия на своё лицо. — Мы с Мариночкой ведём познавательную беседу о методах воспитания современных детей.
Светлана неловко переступила с ноги на ногу и растворилась в коридорном полумраке, но спустя считанные минуты вернулась на кухню в гордом одиночестве.
— Что за шум я слышала? — решительно спросила она, аккуратно прикрывая за собой дверь. — В столовую долетали обрывки ваших напряжённых голосов.
— Сущие пустяки, — бабушка демонстративно махнула рукой. — Твоя сестра вбила себе в голову, будто я обделяю вниманием её отпрыска.
— Судя по всему, наша бабуленька дарит обоим мальчикам равные порции внимания и ласки, — произнесла Светлана с убеждённостью в голосе.
— Ну, конечно же, тебе всё кажется идеальным, — я не сдержала горькой усмешки. — Легко так думать, когда не твоему ребёнку каждый раз указывают на совершенство двоюродного брата, не твой малыш чувствует себя вечным аутсайдером в негласном семейном турнире.
— Марина, ты преувеличиваешь, — Света покачала головой. — Бабушка просто радуется успехам Вани. Это нормально.
— А успехам Егора почему не радуется? — я чувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Он прекрасно рисует, у него есть таланты, но бабушка этого даже не замечает!
— Потому что это просто хобби, — вмешалась бабушка. — А математика и спорт — это серьёзно. Это будущее.
Я уставилась на неё.
— То есть увлечения моего сына — это несерьёзно?
— Я этого не говорила, — бабушка скрестила руки на груди. — Не перекручивай мои слова.
— Тогда что ты имела в виду?
Света подошла ближе и положила руку мне на плечо.
— Марина, успокойся. Я уверена, бабушка не хотела никого обидеть.
Я скинула её руку.
— Конечно, ты всегда на её стороне. Всегда было так — я и все остальные.
— О чём ты? — Света выглядела искренне растерянной.
— О том, что с самого детства я была на втором плане. Всегда. «Посмотри, какая Света отличница», «Вот Света уже и институт с красным дипломом закончила», «Света такая успешная». А я — так, приложение к великолепной старшей сестре.
Светлана побледнела.
— Я никогда… я не знала, что ты так чувствуешь.
— Конечно, не знала. Тебе было слишком хорошо на первом плане, чтобы смотреть по сторонам.
Бабушка поджала губы.
— Никто не виноват, что ты выбрала себе профессию библиотекаря, а Света пошла в финансы. Это твой выбор.
— Дело не в профессии! — я повысила голос, но тут же опомнилась и заговорила тише. — Дело в отношении. Ваня пятёрку принёс — праздник. Егор победил в школьном конкурсе рисунков — «а, это хорошо». Разницу чувствуешь?
Бабушка молчала.
— А сейчас история делает новый виток, перенося болезненный сценарий на следующее поколение. И я клянусь всем святым, что не позволю моему мальчику пройти через те же муки неполноценности, которые испытывала я. Не дам ему расти с разрушительным ощущением, что какую бы вершину он ни покорил, всегда найдётся кто-то более достойный похвалы.
Комната погрузилась в гнетущее безмолвие, нарушаемое лишь тиканьем старых настенных часов.
— Пожалуй, загляну к мальчикам, проверю, не нужно ли им чего, — произнесла наконец Светлана и поспешно ретировалась.
Остались только мы с бабушкой. В одно мгновение она словно состарилась ещё на десять лет – сгорбилась, осунулась, глаза потускнели.
— Пойми, я не стремлюсь ранить, — выдохнула она едва слышно. — Каждого из вас я люблю всей душой.
— Может, и любишь, но совершенно по-разному, — возразила я. — И эта разница буквально кричит о себе.
После столь откровенного разговора воздух в доме, казалось, загустел от невысказанных эмоций и подавленных чувств. Ваня будто чувствовал это напряжение и старался держаться ближе к родителям. Егор тоже был тише обычного.
Вечером, когда мы собирались уходить, я заметила, что Егор забыл свой альбом для рисования.
— Сейчас принесу, — сказала я и пошла в прихожую.
Альбома на тумбочке не было. Я поискала вокруг, но не нашла. Тогда я вернулась в гостиную.
— Бабуль, ты не видела альбом Егора? Тот, с рисунками.
— Нет, — она покачала головой. — Может, он его с собой взял?
— Нет, он точно оставил его в прихожей.
Я пошла искать дальше и наконец нашла альбом на книжной полке в гостиной. Осторожно перелистав страницы, я с удивлением обнаружила, что несколько листов в конце были безжалостно вырваны – от них остались лишь неровные клочки у переплёта.
— Что произошло с альбомом Егора? — поинтересовалась я, возвращаясь на кухню, где бабушка заканчивала приводить в порядок фарфоровую посуду.
— А что с ним? — она не обернулась.
— Вырваны страницы.
— Понятия не имею. Может, он сам вырвал.
Я не стала продолжать этот разговор. Мы попрощались и ушли.
Дома Егор молча пошёл в свою комнату. Незаметно прокравшись в детскую, я застала своего мальчика за рабочим столом – он сосредоточенно выводил линии на бумаге, полностью утонув в мире своего воображения.
— Как продвигается творчество, сокровище моё? — тихонько спросила я, бесшумно подкравшись и пристроившись на краешке соседнего стульчика.
Мой сынишка только слегка дёрнул подбородком, не прерывая плавных движений карандаша по листу – словно боялся спугнуть прилетевшую к нему фею вдохновения.
— Ты не расскажешь мне, куда делись страницы из твоего альбома?
Егор пожал плечами.
— Я их вырвал.
— Почему?
Он помолчал, затем тихо сказал:
— Там были плохие рисунки.
— Можно посмотреть?
Егор неохотно открыл ящик стола и достал смятые листы. Разгладив смятые листы, я замерла в восхищении — передо мной предстали удивительно живые зарисовки: старинный бабушкин особняк с витиеватым крыльцом, портрет самой хозяйки дома в полный рост с поразительно точно переданным выражением лица, Ванюша, замахивающийся футбольным мячом на фоне ворот.
— Откуда взялась мысль, что эти шедевры никуда не годятся? — произнесла я, изумляясь виртуозности штрихов и гармонии пропорций.
— Бабуля сказала, что приличные мужчины не растрачивают драгоценные часы на подобную ерунду, — пробормотал Егор, упорно избегая встречаться со мной взглядом. — По её мнению, мне следовало бы брать пример с Ванечки и грызть гранит математических наук.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Значит, бабушка всё-таки говорила с ним. И не просто говорила — она обесценила то, что для него важно.
— Егорушка, взгляни на меня, — ласково произнесла я, бережно поворачивая его подбородок в свою сторону. — В твоих работах живёт настоящая красота. Твоя любовь к изобразительному искусству — это драгоценный дар, которым нужно дорожить. На этой земле нет одинаковых людей, каждый несёт в себе свой особенный свет. Ваня блистает в мире чисел и формул, а твоя вселенная — это краски и образы. И поверь, обе эти дороги одинаково важны и прекрасны.
В детских глазах заблестели хрустальные капли слёз, готовые сорваться с ресниц.
— Неужели это правда? Просто бабуля всегда обнимает Ваню и называет его умницей. А на мои рисунки даже не хочет смотреть.
— Милый мой, — прошептала я, заключая хрупкие плечи сына в объятия. — Ты невероятно сообразительный мальчик, просто твой ум устроен иначе. А бабушка… знаешь, она выросла в другое время и иногда просто не находит правильных слов, чтобы выразить свои чувства.
Мы просидели так, не размыкая объятий, добрый час. Я погружала сына в истории из моего детства — о том, как часами просиживала с альбомом и красками, как бабушка брала нас в Третьяковскую галерею по выходным, какие весёлые игры мы придумывали со Светланой во дворе нашего дома.
С рассветом я позвонила начальнице библиотеки и попросила незапланированный выходной. Сославшись на семейные обстоятельства, я получила своё спасительное «да». Этот день был необходим мне как воздух — требовалось привести в порядок разбушевавшиеся мысли, выстроить дальнейший путь. Разрыв с бабушкой казался немыслимой трагедией, но наблюдать, как медленно гаснет душа моего ребёнка под градом её неосторожных замечаний, было выше моих сил.
Вечером раздался звонок в дверь. Открыв, я увидела на пороге Свету.
— Привет, — сказала она неуверенно. — Можно войти?
Я молча отступила, пропуская её в квартиру.
— Егор дома? — спросила она, проходя в гостиную.
— Нет, у него занятия в художественной школе. Вернётся через час.
Света кивнула и присела на диван.
— Я пришла поговорить. О вчерашнем.
Я села напротив, ожидая продолжения.
— Знаешь, — начала она, — после твоих слов я много думала. И вспоминала. И… ты права. Бабушка действительно всегда выделяла меня. А потом и Ваню.
Я молчала, не зная, что ответить. Не ожидала от неё такого признания.
— Но я никогда не думала, что тебе от этого больно, — продолжила Света. — Мне казалось, что всё нормально. Что ты… ну, просто другая. Более самостоятельная, не нуждающаяся в похвале.
— Все нуждаются в похвале и признании, — сказала я тихо. — Особенно дети.
— Я знаю. Теперь знаю, — она вздохнула. — Я говорила с Ваней вчера. Он рассказал, что бабушка сказала Егору про его рисунки.
— И что ты думаешь об этом?
— Что это неправильно, — Света подняла на меня глаза. — И нечестно. Егор талантливый мальчик. И его увлечение не менее важно, чем математика или спорт.
Мы помолчали.
— Сегодня у меня состоялся серьёзный разговор с нашей старушкой, — наконец прервала молчание Светлана. — Я постаралась донести до неё, насколько несправедлива её избирательная любовь.
— Какова была реакция? — затаив дыхание, спросила я.
— Как по нотам — сначала категорическое отрицание очевидного, затем взрыв праведного негодования, а после… представляешь, она рыдала как ребёнок, с таким надрывом, будто плотину прорвало.
От изумления я застыла с приоткрытым ртом. Наша железная леди, никогда не позволявшая себе проявлений слабости, плакала? Такого поворота я не могла представить даже в самых фантастических сценариях.
— Она доверила мне нечто сокровенное, — проговорила Светлана, извлекая из своей элегантной сумочки потрёпанный конверт из плотной бумаги. — Это неотправленное послание, написанное её рукой в те страшные дни, когда Ванюша с двусторонней пневмонией балансировал между жизнью и смертью в реанимационном отделении.
Дрожащими пальцами она передала мне хрупкий, пожелтевший от времени листок, исписанный знакомым угловатым почерком. Я бережно развернула его, словно драгоценную реликвию, и погрузилась в чтение.
«Светочка, моя дорогая.
Сегодня пятый день, как Ваня в больнице. Я не могу спать, не могу есть. Всё время думаю о нём, молюсь, чтобы он поправился. Каждый раз, когда я смотрю на его истончившееся, белое как мел личико, на эти прозрачные ручки с торчащими иглами катетеров, моё сердце буквально разрывается на части, и мне кажется, что я умираю вместе с ним.
В жизни не признавалась никому, даже себе, но после той страшной автокатастрофы, унёсшей жизни твоих родителей, часть моей души превратилась в выжженную пустыню. Меня разъедало изнутри чувство невыносимой вины — я не смогла их защитить, не отговорила от той проклятой поездки. А после похорон меня охватил парализующий страх — вдруг судьба отнимет и вас, моих крошек? И особенно я дрожала за тебя, Светочка — ведь ты как две капли воды похожа на мою ненаглядную Леночку, свою маму…
Может, поэтому я всегда держалась за тебя крепче. Мне казалось, что если я буду достаточно внимательной, достаточно заботливой, то смогу защитить тебя от всех бед. Марина всегда была более отстранённой, более самостоятельной. Я решила, что ей моя опека не так нужна.
Сейчас же меня сковывает паника при мысли о новой утрате. Я вцепилась в Ванечку, словно утопающий в соломинку — он для меня не просто внук, а живительный источник, якорь, удерживающий на плаву. Всё моё существо пронизано без
Крепко обнимаю,
Бабушка».
Я дочитала и подняла глаза на Свету. Она смотрела на меня с грустной улыбкой.
— Понимаешь теперь? — спросила она. — За её строгостью, за её холодностью — просто страх. Страх потерять тех, кого любит.
Я перечитала письмо ещё раз. Это открытие переворачивало всё с ног на голову. За все годы я ни разу не задумывалась о том, что чувствует сама бабушка. О её страхах и болях.
— Что мне теперь делать? — спросила я, возвращая письмо.
— Поговорить с ней. По-настоящему. Без обид и упрёков.
— Думаешь, она станет слушать?
— Уверена, — кивнула Света. — После нашего разговора она сама хотела к тебе прийти, но боялась, что ты не захочешь её видеть.
Я задумалась. Слишком много эмоций и открытий для одного дня.
— Хорошо, — сказала я наконец. — Я поговорю с ней. Завтра.
На следующий день, отведя Егора в школу, я поехала к бабушке. Она открыла дверь сразу, словно ждала меня. Выглядела она осунувшейся и какой-то потерянной.
— Здравствуй, Мариночка, — сказала она тихо. — Проходи.
Мы прошли на кухню. Бабушка поставила чайник и начала доставать печенье из шкафа.
— Света заходила вчера? — спросила она, не оборачиваясь.
— Да.
— Показала тебе письмо?
— Да.
Бабушка вздохнула и наконец повернулась ко мне.
— Прости меня, девочка моя. Я не хотела причинять боль ни тебе, ни Егору.
Я смотрела на неё и видела не строгую, порой даже жёсткую бабушку, а просто старую женщину, потерявшую дочь и зятя, вырастившую двух внучек, а теперь пытающуюся не потерять связь с правнуками.
— Я не знала, — продолжила она, садясь напротив меня. — Не знала, что делаю больно. Я думала… я думала, что ты сильная, самостоятельная. Что тебе не нужно столько внимания, сколько Свете. А потом… потом это как-то перешло и на ваших мальчиков.
— Почему, бабуль? — спросила я. — Почему ты так привязалась к Ване?
Она помолчала, обхватив ладонями чашку с чаем, словно грея руки.
— Он напоминает мне твоего дедушку, — сказала она наконец. — Такой же серьёзный, вдумчивый. Когда я смотрю на него, я словно вижу Григория в детстве.
— А Егор?
— А Егор… — бабушка улыбнулась. — Он как ты. Творческий, мечтательный. Я всегда боялась, что такие люди более уязвимы, что им труднее в жизни. Хотела, чтобы он был более практичным. Но я ошибалась. Нельзя менять природу человека.
Я почувствовала, как к глазам подступают слёзы.
— Бабуль, он думает, что ты его не любишь. Потому что он не такой умный, как Ваня.
— Господи, — бабушка закрыла лицо руками. — Что же я наделала?
Мы долго говорили в тот день. Честно, без прикрас и уверток. О прошлом, о том, как я чувствовала себя всегда второй после Светы. О её страхе потерять нас. О её отношении к внукам. О том, как важно для ребёнка чувствовать себя любимым и принятым таким, какой он есть.
— Я хочу всё исправить, — сказала бабушка в конце нашего разговора. — Но не знаю, как. Егор, наверное, теперь и видеть меня не захочет.
— Захочет, — улыбнулась я. — Он очень любит тебя. Нужно просто дать ему понять, что ты тоже его любишь — таким, какой он есть.
— Ты поможешь мне? — бабушка взяла меня за руку, и я увидела в её глазах что-то, чего никогда раньше не замечала — уязвимость.
— Конечно, помогу.
На следующий день бабушка позвонила и попросила привести к ней Егора после школы.
— Только его, — сказала она. — Я хочу провести время только с ним.
Егор был удивлён, услышав, что бабушка приглашает его одного, но согласился пойти.
Когда я привела его и собиралась уходить, бабушка отозвала меня в сторону.
— Не волнуйся, — шепнула она. — Всё будет хорошо.
Я кивнула и, поцеловав Егора, ушла, хотя сердце моё сжималось от волнения. Что, если бабушка опять скажет ему что-нибудь обидное? Что, если их встреча только усугубит ситуацию?
Весь день я не находила себе места. Перебирала старые фотографии, пыталась читать книгу, но ничего не получалось. Мысли постоянно возвращались к бабушке и Егору.
Наконец, часов в шесть вечера, раздался звонок в дверь. На пороге стоял сияющий Егор с большой папкой в руках.
— Мама! Мама! — он буквально ворвался в квартиру. — Ты не поверишь, что у нас было с бабушкой!
Сердце моё забилось быстрее.
— Рассказывай, солнышко, — я присела рядом с ним на диван.
— Бабушка показала мне старые альбомы! Там столько твоих рисунков! Ты никогда не говорила, что тоже рисовала в детстве!
Я удивлённо моргнула. Мои рисунки? Бабушка хранила их все эти годы?
— И знаешь что? — продолжал Егор, раскрывая папку, которую принёс с собой. — Она сказала, что я рисую даже лучше, чем ты в моём возрасте! Смотри, что она мне подарила!
В папке лежали профессиональные краски, кисти, несколько альбомов для рисования и — я не поверила своим глазам — набор для масляной живописи, о котором Егор мечтал уже полгода.
— Это… это замечательно, — выдохнула я.
— А ещё мы с ней рисовали вместе! Представляешь? Бабушка тоже умеет рисовать! Она нарисовала наш дом, а я — её. И ещё мы говорили про деда. Она рассказывала, какой он был, и сказала, что я во многом похож на него.
Егор не мог остановиться. Он рассказывал и рассказывал о том, как они с бабушкой пили чай с пирогом, как она показывала ему свои старые акварели, как рассказывала истории из своей молодости.
— И самое главное, — он понизил голос, как будто собирался доверить мне секрет, — она сказала, что очень любит меня. Просто иногда не знает, как правильно это показать. И что ей очень жаль, если она была строга со мной.
Я почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Неужели это действительно произошло? Неужели бабушка наконец нашла путь к сердцу Егора — путь, которого я так долго ждала?
— Это прекрасно, солнышко, — я обняла сына. — Я так рада.
— А ещё она пригласила нас всех в воскресенье. И Свету с Ваней тоже. Сказала, что у неё есть важное объявление.
Остаток вечера Егор провёл за рисованием, опробуя новые краски. Я никогда не видела его таким воодушевлённым. Это было как чудо — видеть, как твой ребёнок вновь обретает радость и уверенность в себе.
В воскресенье мы снова собрались у бабушки. На этот раз атмосфера была совсем другой. Бабушка встретила нас у порога и обняла каждого — даже мужа Светы, с которым всегда была несколько холодна.
За обедом она попросила внимания.
— Я хочу кое-что сказать, — начала она, оглядывая нас. — В последнее время я многое поняла. О себе, о своих страхах, о том, как эти страхи влияли на моё отношение к вам.
Все замолчали, удивлённые такой откровенностью.
— Когда мы теряем близких, — продолжила бабушка, и я поняла, что она говорит о моих родителях, — что-то ломается внутри нас. Мы начинаем искать способы защитить себя от новой боли. Мой способ был… неправильным. Я создавала дистанцию там, где не следовало. И сближалась там, где, возможно, стоило дать больше свободы.
Она повернулась к Ване, который сидел рядом с ней.
— Ванечка, ты замечательный мальчик. Умный, способный. Я горжусь тобой. Но, возможно, я слишком давила на тебя своими ожиданиями. Ты имеешь право быть собой, а не тем, кем я хочу тебя видеть.
Затем она посмотрела на Егора.
— А ты, Егорушка… Ты особенный. У тебя есть дар видеть мир иначе и передавать это через рисунки. Это великий талант, и я была слепа, не замечая его. Прости меня за это.
Она обвела взглядом всех нас.
— Я хочу, чтобы вы знали: я люблю вас всех. По-разному, но одинаково сильно. И я буду стараться быть лучше. Быть той бабушкой, которую вы все заслуживаете.
Света незаметно вытирала слёзы. Я чувствовала, как у меня самой перехватывает дыхание. Даже мужчины выглядели тронутыми.
После обеда, когда мы все помогали убирать со стола, произошло ещё кое-что неожиданное. Ваня подошёл к Егору и протянул ему коробку.
— Это тебе, — сказал он немного застенчиво. — Мама сказала, что тебе может понравиться.
Егор открыл коробку и достал оттуда настольную игру — ту самую, о которой он мечтал, но которая была слишком дорогой для нас.
— Это же «Мастера кисти»! — воскликнул он. — Та самая игра про художников! Спасибо, Ваня!
И обнял брата. Ваня, обычно сдержанный, тоже обнял его в ответ.
— Будешь меня учить рисовать? — спросил он. — А я тебе помогу с математикой, если захочешь.
— Конечно! — радостно согласился Егор.
Я стояла у окна, наблюдая за ними, и чувствовала, как внутри разливается тепло. Бабушка подошла и встала рядом со мной.
— Спасибо, — сказала я тихо.
— За что? — спросила она.
— За то, что нашла в себе силы измениться. Это не каждый может.
Бабушка вздохнула.
— Знаешь, я всегда боялась, что недостаточно хороша как бабушка. Что не смогу заменить вам родителей. Может, поэтому и была такой требовательной. Хотела доказать — в первую очередь себе — что справляюсь.
— Ты справилась, — я взяла её за руку. — Мы выросли хорошими людьми. И наши дети тоже вырастут хорошими. Благодаря тебе в том числе.
— Я хочу сказать тебе кое-что, — бабушка повернулась ко мне. — Что-то, чего никогда не говорила. Я горжусь тобой, Мариночка. Всегда гордилась. Ты сильная, независимая, умная. У тебя доброе сердце. И ты прекрасная мать для Егора.
Я не выдержала и обняла её. Все эти годы я ждала этих слов, даже не осознавая этого.
— Я тебя люблю, бабуль, — прошептала я.
— И я тебя люблю, девочка моя, — ответила она.
Прошло уже несколько месяцев с того дня. Многое изменилось. Егор теперь каждую субботу проводит у бабушки — они рисуют вместе. Иногда к ним присоединяется и Ваня. Оказалось, что у него тоже есть способности к рисованию, просто раньше он не пробовал.
Бабушка стала мягче, теплее. Она всё ещё бывает строгой, но теперь эта строгость не ранит — потому что за ней стоит любовь, которую она больше не боится показывать.
Света и я тоже стали ближе. Мы наконец-то научились разговаривать — по-настоящему, открыто, без детских обид и соперничества.
А вчера произошло то, что окончательно убедило меня: наша семья исцеляется. Егор участвовал в городском конкурсе юных художников и занял первое место. Когда объявили результаты, я посмотрела на бабушку. Она плакала от счастья, а потом обняла Егора и сказала громко, так, чтобы все слышали:
— Я так горжусь тобой, мой мальчик! Ты настоящий талант!
И в этот момент я поняла: иногда нам нужно пройти через боль и конфликты, чтобы найти путь к подлинному пониманию и любви. Иногда нужно набраться смелости и спросить: «Почему ты всегда хвалишь только Ваню, а на моего сына даже не смотришь?» — чтобы начать менять то, что казалось неизменным.
Мы все учимся любить друг друга. Иногда это происходит через ошибки и обиды. Но главное — не останавливаться на пути к взаимопониманию. И тогда даже самые застарелые раны могут зажить, а обиды — превратиться в открытия и новые возможности.
