— Ну, показывай уже, что ты там прячешь. Ты десять минут мнешь этот пакет, будто там отрубленная голова, — Алиса кивнула на плотный, непрозрачный пластиковый сверток в руках Антона. Она сидела на подлокотнике кресла, болтая ногой в домашнем тапочке, и с любопытством разглядывала своего парня.
Антон выглядел так, словно собирался прыгать с парашютом, но забыл надеть ранец. На лбу у него блестела испарина, хотя в квартире работали батареи, и было даже суховато. Он переминался с ноги на ногу в коридоре, не решаясь пройти дальше, и судорожно сжимал ручки пакета, отчего полиэтилен издавал противный, скрипучий звук.
— Это… в общем, это для вечера, — выдавил он наконец, делая шаг вперед и кладя ношу на пуфик. — Я подумал, что так будет лучше. Для первого впечатления. Ты же знаешь, какая мама сложная.
— Знаю, ты рассказывал. Строгая, старой закалки, — Алиса легко спрыгнула с кресла. — Ты поэтому так нервничаешь? Антош, расслабься. Я умею вести себя прилично. Вилку с ножом не перепутаю, матом ругаться не буду, про свои татуировки промолчу. Что в пакете? Вино? Конфеты? Или ты купил ей какой-то особенный платок?
— Не ей. Тебе.
Антон выдохнул, решительно дернул пакет и вытряхнул содержимое наружу.
На бежевую обивку пуфика, тяжело шлепнувшись, вывалилось нечто. Это была ткань. Много ткани. Алиса на секунду замерла, пытаясь идентифицировать предмет гардероба. Материал был плотным, шершавым даже на вид, неопределенного цвета — то ли грязный асфальт, то ли заплесневелый мох. Вещь лежала бесформенной кучей, источая едва уловимый, но настойчивый запах: смесь лаванды от моли, пыли и того специфического душка, который бывает в шкафах, не открывавшихся десятилетиями.
Алиса осторожно, двумя пальцами, подцепила край изделия и приподняла его. Это оказалось платье. Длинное, с глухим воротом под самое горло и рукавами, заканчивающимися где-то в районе запястий жесткими манжетами. Кроя у платья не было как такового — это был просто мешок с дырками для конечностей.
— Ого, — Алиса не выдержала и фыркнула. — Слушай, это смешно. Мы идем на тематическую вечеринку? Это костюм кого? Гувернантки из девятнадцатого века, которую уволили за уныние? Или мы собираемся грабить банк под видом монашек?
Она ожидала, что Антон сейчас рассмеется, скажет, что это прикол, розыгрыш, способ снять напряжение перед ответственным визитом. Но Антон не смеялся. Он стоял, сунув руки в карманы брюк, и смотрел на серое чудовище на пуфике с какой-то благоговейной надеждой.
— Это не костюм, Алиса, — сказал он сухо, и в его голосе прорезались нотки раздражения. — Это нормальное, приличное платье. Мамино любимое, кстати. Она его носила, когда работала в министерстве. Я специально заехал к тетке, забрал его из кладовки. Оно почти новое, качество советское, сносу нет.
Улыбка медленно сползла с лица Алисы. Она отпустила ткань, и та с глухим шуршанием опала обратно.
— Подожди. Ты серьезно? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Ты хочешь, чтобы я надела вот это? Сегодня? В ресторан?
— Не в ресторан, а домой к маме, это большая разница, — быстро поправил Антон. — И да, я очень хочу, чтобы ты это надела. Алиса, пойми, мама — человек специфический. Она не переносит… всего этого.
Он сделал неопределенный жест рукой в сторону Алисы, обводя её фигуру сверху вниз. Сейчас на ней были обычные синие джинсы и белая футболка.
— Чего «этого»? — прищурилась Алиса. — Джинсов? Хлопка? Чистой одежды?
— Вульгарности, — отрезал Антон. — Для неё джинсы на девушке — это признак распущенности. А у тебя они еще и обтягивающие. Про твою обычную юбку я вообще молчу, это просто красная тряпка для быка. Мама считает, что женщина должна выглядеть скромно. Достойно. Без вызова. Она увидит твои колени — и вечер будет испорчен. Она увидит вырез на груди — и начнет читать лекцию о морали на два часа. Тебе оно надо? Мне — нет.
Алиса смотрела на это серое убожество, лежащее между ними как граница двух миров. Ткань была в мелких катышках, кое-где виднелись зацепки. Это была не просто скромная одежда. Это была одежда, призванная убить в женщине всё живое, стереть пол, возраст и индивидуальность, превратив человека в функцию.
— Антон, ты сейчас предлагаешь мне надеть вещь, которая пахнет нафталином и выглядит как чехол для танка, просто чтобы твоя мама не нервничала? — уточнила она очень спокойно. — У меня есть приличные платья. Есть черное футлярное, до колена. Есть брючный костюм. Зачем этот цирк с переодеванием в чужое старье?
— Твое черное футлярное слишком облегает, — поморщился Антон, словно у него заболел зуб. — А брюки — это мужская одежда, мама этого не приемлет категорически. Алиса, ну что тебе стоит? Это всего на три часа. Посидим, попьем чай, она увидит, что ты скромная, серьезная девушка, а не какая-то там вертихвостка. Одобрит нас. И всё, снимешь потом. Это же маскировка. Стратегия.
Он подошел ближе, взял платье и встряхнул его. В воздух поднялось крошечное облачко пыли, видимое в свете лампы.
— Примерь, — настойчиво сказал он, протягивая ей этот серый саван. — С размером должно быть нормально, оно свободное. Поясок только нужен будет, но я думаю, у тебя найдется какой-нибудь простой шнурок. Только не кожаный.
Алиса не протянула руки. Она скрестила их на груди, чувствуя, как внутри закипает холодное, злое недоумение. Это был не тот Антон, с которым она пила кофе по утрам и обсуждала кино. Перед ней стоял какой-то напуганный функционер, который пытался подогнать живого человека под безумный ГОСТ своей матери.
— Я не буду это мерить, — сказала она твердо. — Убери. От него воняет старостью.
— Не воняет, а пахнет винтажем! — Антон начал злиться по-настоящему. — Ты просто капризничаешь. Я прошу тебя об одолжении. О маленьком одолжении ради нашего будущего. А ты нос воротишь, как принцесса. Сложно один раз одеться так, чтобы не провоцировать скандал?
— Скандал провоцирую я? — Алиса подняла бровь. — Антон, посмотри на это. Это не одежда. Это унижение, сшитое из шерсти с лавсаном.
— Это уважение к старшим! — рявкнул он, швыряя платье обратно на пуфик, но тут же испуганно оглянулся на дверь, будто его мать могла услышать их даже здесь, через полгорода. — Надевай. У нас такси через сорок минут. Я не собираюсь краснеть за твой вид.
— Краснеть за мой вид? — переспросила Алиса, чувствуя, как внутри натягивается невидимая струна. — То есть, по-твоему, я обычно выгляжу постыдно? Я, работая начальником отдела в крупной фирме, одеваюсь как портовая девка, так получается?
Антон мучительно поморщился, словно от зубной боли, и снова заходил по комнате. Его шаги были нервными, дергаными. Он то подходил к окну, то возвращался к злополучному платью, поправляя его рукав, будто от того, как лежит эта тряпка, зависела судьба человечества.
— Не передергивай, — пробурчал он, не глядя на неё. — Для офиса ты выглядишь нормально. Для клуба — тоже. Но мама… Она другая. Она человек высокой морали. Для неё открытая шея — это уже призыв. А у тебя вырез на этой футболке… ну, сама посмотри.
— Это стандартный круглый вырез, Антон! — Алиса оттянула ворот футболки. — Здесь даже ключицы еле видно!
— Для неё это много! — почти взвизгнул он, резко оборачиваясь. В его глазах плескалась неподдельная паника, смешанная с какой-то жалкой мольбой. — Ты не понимаешь, с кем нам предстоит ужинать. Она не просто смотрит, она сканирует. Она видит любой изъян. Если ей покажется, что ты «слишком современная», она начнет задавать вопросы. Про бывших мужчин. Про то, умеешь ли ты печь пироги по старорусским рецептам. Про то, почему ты не носишь крестик. Она превратит ужин в допрос с пристрастием, а потом, когда мы уйдем, она будет пилить меня неделю. Неделю, Алиса! Звонить каждые полчаса и рассказывать, какую пустоголовую куклу я привел в дом.
Алиса смотрела на мужчину, с которым планировала съехаться через месяц, и видела, как его образ рассыпается на пиксели. Перед ней стоял не тридцатилетний архитектор, а испуганный школьник, который разбил мамину любимую вазу и теперь пытается спрятать осколки под ковер.
— То есть, ты предлагаешь мне сыграть роль, — медленно произнесла она. — Надеть этот балахон, смыть косметику, потупить взор и прикинуться безгласной овечкой, чтобы твоей маме было комфортно меня тиранить? А как же я? Мне должно быть комфортно?
Антон подскочил к ней, схватил за руки. Его ладони были влажными и холодными.
— Алиса, ну пожалуйста, — зашептал он, заглядывая ей в лицо. — Ну что тебе стоит? Это же просто игра. Стратегия! Мы приходим, ты сидишь в этом платье, молчишь, улыбаешься. Она успокаивается, думает: «Ну слава богу, нормальная девка, не шалава крашеная». Одобряет. Дает нам зеленый свет. А потом живи как хочешь! Я же не прошу тебя ходить так всегда. Это разовая акция! Ради меня. Если ты меня любишь, ты потерпишь пару часов в бабушкином наряде. Неужели твоя гордость важнее моих нервов?
— Твоих нервов? — Алиса высвободила руки, чувствуя брезгливость. — Антон, ты себя слышишь? Ты боишься собственной матери до дрожи в коленях. Тебе тридцать лет, а ты спрашиваешь разрешения на то, с кем тебе спать и как должна выглядеть твоя женщина.
— Я не боюсь! — воскликнул он слишком громко, и голос его дал петуха. — Я просто уважаю её старость! У неё давление! У неё сердце! Ты хочешь стать причиной её инсульта своим внешним видом?
Он снова метнулся к пуфику, схватил серое платье и встряхнул его перед Алисой, как тореадор плащ. Запах залежалой шерсти и старых духов ударил в нос с новой силой.
— Надевай! — потребовал он уже жестче, видя, что мольбы не действуют. — Хватит ломаться. Времени нет. Ты ведешь себя эгоистично. Я стараюсь для нас, строю мосты, а ты хочешь всё разрушить из-за какой-то тряпки. Да, оно не модное. Да, оно старое. Но оно — символ покорности и уважения. Мама увидит, что ты готова смирить свою гордыню, и примет тебя.
— Символ покорности? — переспросила Алиса, и в её голосе появился лед. — Ты сейчас серьезно сказал это слово?
— Да, покорности! — Антона понесло. Страх перед матерью отключил в нем последние тормоза. — Женщина должна быть скромной, а не выставлять всё напоказ, как товар на витрине. Посмотри на себя! Эти джинсы в обтяжку — ты словно специально провоцируешь. А макияж? Ты зачем так губы накрасила? Это же вульгарно! Смой немедленно. И тушь тоже. Мама любит естественную красоту, а не эту боевую раскраску индейца.
Он говорил и говорил, выплескивая на неё все те комплексы и установки, которые, видимо, вбивались в его голову годами. Алиса слушала, и с каждым его словом пропасть между ними становилась всё шире, превращаясь в непреодолимый каньон. Она вдруг поняла, что проблема не в платье. И даже не в маме. Проблема была в том, что Антон, этот милый, заботливый парень, на самом деле глубоко презирал её настоящую. Он любил не её, а удобную функцию, которую можно подредактировать в фотошопе под мамины стандарты.
— Значит, вульгарно, — тихо повторила она. — И джинсы. И лицо мое тебе не нравится.
— Мне нравится! — рявкнул Антон, теряя терпение. — Мне — да! Но сегодня не обо мне речь! Сегодня мы идем на кастинг, Алиса! И если ты хочешь его пройти, ты наденешь это чертово платье, смоешь штукатурку и будешь сидеть тихо, как мышь под веником. Или ты думаешь, я позволю тебе опозорить меня перед матерью?
Он швырнул платье ей в грудь. Тяжелая, колючая ткань ударила Алису, оцарапав шею жестким воротом, и сползла на пол, свернувшись у её ног, как мертвая змея.
— Одевайся, — скомандовал Антон, глядя на часы. — У тебя пять минут. И не дай бог ты оставишь хоть грамм помады.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Антона. Он смотрел на Алису с видом победителя, уверенный, что его жесткая мужская рука наконец-то навела порядок. Серая груда ткани лежала у ног девушки, напоминая сброшенную шкуру какого-то доисторического зверя.
Алиса медленно опустила взгляд на платье. Она не плакала, не дрожала, хотя удар тяжелой ткани был ощутимым. Внутри неё словно щелкнул выключатель, погасивший всё тепло, нежность и те планы на совместное будущее, которые они строили еще утром. Вместо этого зажегся холодный, ослепительно яркий свет прожектора, в луче которого Антон выглядел жалким, маленьким и бесконечно чужим.
— Ты ударил меня платьем, — констатировала она тихо. Это был не вопрос, а фиксация факта.
— Не придумывай, я просто кинул его тебе, чтобы ты очнулась! — отмахнулся Антон, нервно поправляя воротник рубашки. — У нас нет времени на сантименты. Давай, Алиса, будь умницей. Сделай это ради меня. Я же вижу, ты понимаешь, что я прав.
Алиса медленно наклонилась. Антон облегченно выдохнул, его плечи опустились. Он решил, что сломал её сопротивление, что здравый смысл — или то, что он им считал — восторжествовал.
— Вот и умница, — поощрительно кивнул он, когда её пальцы коснулись грубой шерсти. — Быстро переодевайся, волосы собери в пучок, и поедем. Мама не любит опозданий так же сильно, как и вульгарность.
Алиса выпрямилась, держа в руках этот пахнущий тленом мешок. Она посмотрела на Антона долгим, изучающим взглядом, словно видела его впервые. В её глазах больше не было ни любви, ни обиды — только брезгливое любопытство, с каким разглядывают насекомое под стеклом.
— Я не буду одеваться, как твоя мать, чтобы она была довольна! Ни за что и никогда этого не будет! А если ты так боишься своей матери, то может, тебе и дальше жить у неё под юбкой, чтобы она и дальше всё одобряла за тебя?
Лицо Антона вытянулось. Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы снова запустить свою шарманку про уважение и компромиссы, но Алиса не дала ему вставить и слова.
Одним резким движением она швырнула серое платье не на пуфик, а прямо на пол, в угол, туда, где стояла корзина для грязного белья. Ткань с глухим звуком шлепнулась на паркет.
— Что ты делаешь? — прошептал Антон, бледнея. — Ты… ты с ума сошла? Мы опаздываем!
— Мы никуда не опаздываем, Антоша, — усмехнулась Алиса, и эта усмешка была острее скальпеля. — Ты хотел увидеть, как выглядит моя одежда? Ты хотел шоу? Ты его получишь.
Она развернулась на каблуках и решительно направилась к своему шкафу-купе. Дверца отъехала в сторону с мягким шорохом. Алиса не стала рыться в поисках чего-то нейтрального. Её рука безошибочно нашла вешалку в самой глубине, ту, которую она доставала только для самых шумных вечеринок с подругами, когда хотелось чувствовать себя королевой ночи.
Это было платье-провокация. Ярко-красное, обжигающее, дерзкое. Оно было коротким настолько, что едва прикрывало бедра, с глубоким декольте и открытой спиной. Ткань струилась в руках, как жидкий огонь, контрастируя с тем серым убожеством, что валялось в углу.
— Алиса, нет… — Антон попятился, увидев красный цвет. — Ты что творишь? Убери это! Маму удар хватит!
— А мне плевать, — бросила она через плечо, стягивая с себя футболку. — Ты сказал, что это кастинг? Отлично. Я покажу жюри всё, на что способна.
Она скинула джинсы, оставшись в белье, и на глазах у ошарашенного парня нырнула в красное платье. Оно село как влитая вторая кожа, подчеркивая каждый изгиб, каждую линию тела, которую Антон так старательно хотел спрятать в мешок. Алиса подошла к большому зеркалу в прихожей.
— Смой косметику! — взвизгнул Антон, подбегая к ней и пытаясь схватить за локоть. — Ты слышишь меня?! Смой сейчас же! Ты выглядишь как… как девка с трассы!
Алиса резко дернула рукой, сбрасывая его ладонь. Её глаза в отражении зеркала метали молнии.
— Не смей меня трогать, — прошипела она. — Иначе я закричу так, что твоя мама услышит без телефона.
Она демонстративно потянулась к полочке у зеркала, взяла тюбик губной помады — самого яркого, винного оттенка, который у неё был. Сняла колпачок. Щелчок прозвучал в тишине прихожей как звук передергиваемого затвора.
— Ты хотел покорности? — спросила она, глядя на Антона через зеркало, и начала медленно, тщательно прокрашивать губы, делая их вызывающе яркими, сочными, хищными. — Ты хотел, чтобы я стерла себя ластиком? Не выйдет, милый. Я не безликая функция для варки борщей.
— Алиса, прекрати этот балаган! — Антон был на грани истерики. Он метался между ней и валяющимся в углу серым платьем, не зная, что спасать — ситуацию или свою психику. — Ты всё портишь! Ты рушишь нашу жизнь из-за своей тупой принципиальности! Мама не пустит тебя на порог в таком виде!
— А кто сказал, что я пойду к твоей маме? — Алиса сомкнула губы, распределяя помаду, и повернулась к нему. Теперь перед ним стояла не домашняя девочка в тапочках, а роскошная, опасная женщина, готовая испепелить взглядом. — Я оделась не для неё. И не для тебя. Я оделась, чтобы отпраздновать.
— Отпраздновать что? — тупо спросил Антон, глядя на её красные губы с ужасом кролика перед удавом.
— Своё освобождение, — улыбнулась Алиса, и в этой улыбке не было ничего доброго. — Ты хотел послушную куклу? Извини, магазин игрушек закрыт. А теперь забирай свой нафталин и проваливай.
— Ты меня выгоняешь? — он заморгал, не веря своим ушам. — Из-за платья? Алиса, ты ненормальная. Ты просто истеричка!
— Нет, Антон. Я просто женщина, которая увидела перед собой не мужчину, а перепуганного мальчика, — она шагнула к нему, заставляя его отступить к двери. — Ты готов завернуть меня в ковер, лишь бы мамочка не нахмурила брови. Ты жалок.
Она наклонилась, подхватила с пола серый сверток, брезгливо держа его двумя пальцами, словно дохлую крысу, и сунула ему в руки.
— Держи. Это твоя пара на вечер. Она идеально тебе подходит: такая же бесхребетная, пыльная и унылая. А я для тебя слишком живая.
Антон стоял в прихожей, прижимая к груди сверток с серым платьем, словно это был спасательный круг в бушующем океане. Его лицо пошло красными пятнами, губы дрожали, но не от ярости, а от растерянности ребенка, у которого внезапно отобрали любимую игрушку и выгнали из песочницы. Он переводил взгляд с алых губ Алисы на её оголенные ноги, и в его глазах читался суеверный ужас пополам с вожделением, которое он тут же пытался задавить страхом перед матерью.
— Ты… ты не можешь вот так всё закончить из-за ерунды, — пробормотал он, делая жалкую попытку шагнуть обратно в комнату. — Алиса, включи мозг. Мама ждет. Стол накрыт. Она готовила утку. Ты понимаешь, как это будет выглядеть, если я приеду один?
— Прекрасно понимаю, — Алиса не сдвинулась с места, преграждая ему путь. Она скрестила руки на груди, и этот жест в сочетании с агрессивным красным платьем делал её похожей на неприступную крепость. — Это будет выглядеть как правда. Ты приедешь к маме один, потому что ты и есть один, Антон. Ты всегда был один, даже когда спал со мной в одной кровати. Третьей в нашей постели всегда была твоя мама, просто я, дура, два года старалась этого не замечать.
— Не смей так говорить о ней! — взвизгнул Антон, но тут же осекся под её ледяным взглядом. — Она желает мне добра! Она хочет, чтобы у меня была достойная семья!
— Достойная семья в её понимании — это ты и бессловесная тень в сером мешке, которая будет кивать, поддакивать и стирать пыль с её антиквариата, — жестко отчеканила Алиса. — Кастинг на роль послушной куклы окончен, Антон. Я не прошла пробы. У меня слишком много собственного мнения, слишком яркая помада и, о ужас, я ношу джинсы. Я бракованный экземпляр. Возврату и обмену не подлежу.
Она сделала шаг вперед, вынуждая его отступить к самой двери. Антон уперся спиной в холодный металл и затравленно огляделся, будто искал поддержки у вешалки или обувной полки.
— Но мы же планировали… — его голос сорвался на шепот. — Ипотека… отпуск в сентябре… Ты всё это перечеркнешь, потому что не хочешь надеть чертово платье на три часа? Это же инфантилизм!
— Инфантилизм — это когда тридцатилетний мужик боится, что мамочка его отругает за подружку, — Алиса сняла с крючка его куртку и буквально впихнула ему в свободную руку. — Инфантилизм — это когда ты пытаешься перекроить живого человека под нафталиновые стандарты прошлого века. Знаешь, я тебе даже совет дам. Бесплатный. На прощание.
Антон машинально сжал куртку, всё еще не веря в происходящее. Ему казалось, что это дурной сон, что сейчас Алиса рассмеется, смоет помаду, наденет серое рубище, и они поедут есть утку, и мама будет довольна, и мир снова станет понятным и безопасным.
— Какой совет? — тупо спросил он.
— Тебе не в клубах девушек искать надо и не на сайтах знакомств, — Алиса взялась за ручку замка и резко повернула её. Щелчок прозвучал как выстрел. — Тебе надо в дом престарелых съездить. Или в клуб «кому за семьдесят». Найди себе там какую-нибудь милую, скромную бабушку. Она оценит твоё серое платье, оно как раз по последней моде её молодости. И с мамой твоей они найдут общий язык: обсудят давление, цены на гречку и распущенность современной молодежи. Вот это будет гармония. Идеальная пара.
Она распахнула дверь настежь. Из подъезда потянуло сквозняком и запахом жареной картошки от соседей.
— Пошел вон, — сказала Алиса спокойно, без крика, но с такой стальной уверенностью, что у Антона подогнулись колени.
— Ты пожалеешь, — выдавил он, пытаясь сохранить остатки достоинства, но выглядело это жалко. Он стоял на пороге: в одной руке куртка, в другой — скомканное платье, похожее на грязную тряпку. — Ты никому не нужна будешь со своим характером.
— Зато я буду нужна себе, — парировала она. — А ты так и останешься маминым брелоком. Уходи, Антон. Утка стынет. Не расстраивай маму опозданием.
Она не стала ждать ответа. Не стала слушать его оправдания или новые обвинения. Алиса просто вытолкнула его за порог, слегка надавив ладонью в плечо. Антон, не ожидавший физического воздействия, вывалился на лестничную клетку, едва не уронив свой драгоценный серый груз.
Он развернулся, открыл рот, чтобы крикнуть что-то обидное, что-то, что должно было сделать ей больно, но перед его носом уже захлопнулась тяжелая металлическая дверь.
Внутри квартиры Алиса прислонилась спиной к холодной поверхности двери и закрыла глаза. Она ожидала, что ей будет больно, что накатит тоска или жалость к потраченному времени. Но вместо этого она почувствовала удивительную, звенящую легкость. Будто она только что сняла с себя невидимый, но невыносимо тяжелый, душный, пыльный мешок, в котором задыхалась последние два года.
В коридоре было тихо. Никто не колотил в дверь, не звонил в звонок. Антон, верный своей природе, наверняка уже бежал вниз по лестнице, придумывая оправдания для мамы.
Алиса оттолкнулась от двери, подошла к зеркалу и улыбнулась своему отражению. Красное платье сидело идеально. Помада не размазалась. Она была красивой, живой и, самое главное, свободной.
— Ну что, — сказала она своему отражению вслух. — Кастинг окончен. Главная роль достается мне.
Она развернулась и пошла на кухню, чтобы налить себе вина. Сегодня был отличный повод выпить — поминки по чужим ожиданиям…
